Эфраим Холмянский

ЗВУЧАНИЕ ТИШИНЫ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Когда Кошаровский окончательно оправился, мы снова созываем тайную встречу четверки. Основная тема – уроки коктебельской истории. Разбираем по косточкам особенности самой провокации, поведение властей на суде. И тон, намеки. Да... вывод, увы слишком очевиден: власти совершенно недвусмысленно дали понять, что не допустят распространение иврита в города. И о таких открытых летних всесоюзных семинарах не может больше идти речь. Продолжение деятельности должно быть максимально скрытным. Не спешить, не идти на риск и ни в коем случае не брать на себя новые города типа Одессы, в которых активисты хотят действовать непременно открыто.

Что касается самого Кошаровского, то решено, что он должен совершенно отойти от всякой деятельности по городам. Он, однако, продолжит выполнять секретную функцию взаимодействия с “Бюро по связям” - израильской официальной организацией, взявшей на себя незримое финансирование проекта городов, привоза оборудования, учебных пособий и литературы. Нетрудно понять, что любой новый учитель в городах нуждается в магнитофоне, кассетах, учебных пособиях и разъяснительной литературе.

В глазах властей это маневр должен выглядеть так, словно Кошаровский и был тем человеком, который попробовал было заниматься городами посредством летних семинаров типа Коктебеля, но, убедившись, что это неприемлемо для властей, все свернул.

Я возвращаюсь домой с этой встречи в тяжелом настроении. Еще ничего толком не успели, а уже несем тяжелые потери. Это совсем немалая разница – трое нас или четверо в проекте. Огромные районы так и останутся бесхозными. А я надеялся, честно говоря, что он возьмет на себя Свердловск, из которого родом, а может и еще что. Да... Юлик Кошаровский с его энергией, предприимчивостью, организаторскими способностями, умением убеждать... Он умеет привлекать и вдохновлять людей. Его главная сила именно в практической деятельности.

А вот в области долгосрочного планирования его помощь вряд ли будет так эффективна. Ведь ни один человек на свете не знает, как оптимально построить проект городов. Не учат этому в университетах. Мы по необходимости будем учиться всему в процессе работы. Тот, кто не пройдет вместе с нами весь этот путь, тот, кто не будет «жить», «дышать» этим ежедневно и еженощно, неминуемо отстанет. Тогда и стратегические советы его мало помогут проекту.

Беспрестанно ломаю голову, как же разумно организовать проект. Какие функции нужны и как найти их исполнителей? Какова  координация этих функций? Первая функция очевидна – это организация связи, коммуникации с городами ...

А может, надо исходить не из абстрактной структуры, а перво-наперво поискать подходящих людей: каждый такой человек на вес золота. И тогда уже посмотреть, какая функция ему подходит, и подбирать функцию под человека. И эти функции окажутся наверняка гораздо более многогранными, чем сухие абстрактные схемы. Нет, первичная схема, основные функции все же  должны быть в голове. Чтобы хоть знать подо что искать исполнителей.  

Эти ключевые люди должны быть надежными, неболтливыми, мужественными и не слишком известными ГБ. Создать из них центральную группу, структуру, механизм, который возьмет на себя все виды помощи городам. По возможности, сделать людей взаимозаменяемыми на случай отъезда или, не дай Бог, чего другого. Такими, очевидно, могут быть только ученики.

Ведь никого так близко не узнаешь, как ученика. Ни с кем так тесно не общаешься. Его поймешь, как никого другого, подходит ли он для проекта, а если да, то что именно он мог бы делать. И логистика облегчается: с ним удобно встречаться на уроках, а там текущие проблемы решать или о дополнительной встрече договориться без посредства телефона. Своего рода школу надо создать, наподобие научных школ, когда ученый собирает вокруг себя плеяду учеников-единомышленников и передает им свое знание, видение и мастерство. Или у йогов, мастеров восточных единоборств, когда годами учатся у учителя, перенимая мельчайшие тонкости его техники...

Размечтался!.. У меня-то, увы, перенимать пока нечего, кроме, может горения и мечтаний. Но идея правильная. Нужно окружить себя учениками. Учиться работать над проектом предстоит вместе. Значит, я должен отказаться от принципа брать всех, кто желает у меня учиться, принципа, которым я так гордился. Значит, отныне нужно будет отбирать учеников, исходя из их потенциальной пригодности для проекта.

Между тем, время приносит новые неприятности для Юлика и Паши. КГБ вознамерился заставить их обоих прекратить преподавание. Милиция начинает врываться на уроки, запугивать учеников. Да и самих учителей стали прихватывать на улице. Оба держатся молодцом, упорствуют, стоически выносят давление. Я пытаюсь подбодрить Юлика, бормочу ему что-то невразумительное. Тот улыбается мне в ответ горькой улыбкой и говорит: "Знаешь, самое главное ни при каких обстоятельствах не терять вкуса к жизни!"

Не терять вкуса к жизни! Хорошо сказал, молодец! Юлик и Паша сражались, сколько могли, но когда учителю физически не дают возможность попасть на урок, даже самые преданные ученики постепенно перестают ходить на занятия. Так вывели из строя двух замечательных учителей. Кем их заменишь?

Заменить не заменишь, однако, к нашей радости, новые учителя не перестают появляться в Москве. Вот и Оксана (теперь Илана), Мишина жена, начала активно преподавать. Могу засвидетельствовать, как тщательно она готовилась к каждому занятию и с каким зажигающим энтузиазмом вела уроки. Оксана очень быстро стала заметным явлением в Москве. С той поры тема преподавания иврита стала одной из наших семейных. Что ж, три учителя в одной семье – вовсе недурно!

Я по-прежнему регулярно появляюсь в субботу «на Горке». Провожу там час, полтора. Когда-то я с удивлением смотрел на Улановского, вечно занятого «на Горке». Постоянно к нему кто-то подходил, что-то деловито обсуждал, записывал, затем подходил другой, сменялся третьим. Чем это он там вечно занят, помнится, недоумевал я каждый раз. Теперь-то я понял. Бывало, полтора часа проскакивают, как один миг. И это при том, что ничего серьезного там обсуждать нельзя. Максимум, - назначить отдельную встречу. Бывало, я умышленно имитировал суету, пытаясь создать у ГБ впечатление, будто бы я человек сумбурный, хаотичный, неорганизованный, хватающийся сразу за тысячу дел.

Как и прежде, появлялись на «на Горке» и люди из городов. Но как вступишь с ними в контакт, ведь здесь все так и кишит осведомителями. К тому же прослушивается и просматривается, наверное, каждая пядь. Ведь это единственное такое место на всю страну. Каждому из своих учеников и друзей говорю: «Надо помогать приезжающим из других городов. Там нет ничего, хоть шаром покати.»

- А как помогать - то?

- Ну, делиться книгами, пособиями. А если кто покажется многообещающим, с мной познакомьте, только без формальных представлений, поменьше имен и географических названий.   

Так понемногу начала формироваться сеть по выискиванию для меня перспективных гостей из городов. Первой, кажется, попала в эту «сеть» Белла Рабинович, врач-психиатр из Уфы. Интеллигентная молодая женщина, тихая, сдержанная. В ней чувствовалась большая глубина и скрытая сила. Я приглашаю ее посетить мои уроки. Так выигрываю время и дополнительную возможность приглядеться. Ведь встречи с приезжими так мимолетны, а нужно успеть определиться и понять – вовлекать ли приезжего в проект городов.

Почти одновременно приехал в Москву и Хема Розенгауз из Ташкента и тоже попал на мой урок. Во время урока кто-то предложил ради разнообразия пойти к кому-нибудь на встречу субботы. Почему нет? Это что-то истинно еврейское. В конце концов, религия - это интегральная часть культуры народа. К тому же гостям стоит показать нечто, чего они никогда не видели.

Связались с религиозными. Пожалуйста, Миша Гойхберг приглашает всю компанию к себе. С Мишей я не знаком, только слышал, что он "бааль тшува", то есть, вернувшийся к религии. Он считается одной из «восходящих звезд» в этой среде.

Прибываем, на встречу субботы. Очень приподнятая, приятная атмосфера. Поют какие-то мелодии по сидуру. Очень трогательные, душевные, берущие за сердце мелодии. Потом встают молиться. В знак солидарности встаю рядом и я. Они читают по сидуру и раскачиваются. Как? Они все читают одно и то же? Разве молитва не должна быть индивидуальной?

После молитвы делают кидуш, а потом начинается трапеза. Очень интересно рассказывают по недельную главу Торы. Немного напоминает семинары Миши Нудлера. Полное отключение от повседневности, от потока забот и суеты, никто никуда не спешит. Есть, есть в этом что-то. Несомненно, такое отключение полезно и для души, и для тела. Но отчего так много ограничений? "Это не делай, то не делай!" Выглядит несколько искусственно, нарочито. И все-таки, в целом, это очень приятно. И вообще, это наш еврейский праздник. Люблю его уже за одно это!

Мы выходим, на улицу. Уф, я с облегчением перевожу дух. Все-таки в обычном мире мне легче... без этих нелепых ограничений. Мы заканчиваем встречу с Беллой, и я приглашаю ее присоединиться к проекту. Возвращаюсь домой, но мысль почему-то вновь и вновь возвращает меня на эту встречу субботы с ее странным и тихим очарованием.

Начали приходить письма из Израиля. Вот лежит передо мной коротенькое письмецо от Ривки Барзилай из кибуца Рош-Цурим. Боже, как приятно, как это греет. Кто-то сидел там, вдалеке, в стране моей мечты, думал обо мне и писал мне. Хотел помочь, хотел поддержать, подбодрить! Боже, как трогательно, как приятно, как становится тепло на сердце! Спасибо!

Но как же я отвечу? Во-первых, я не привык к рукописному тексту. Практически все, что я читал до сих пор на иврите, было набрано печатным шрифтом - из книг. Но такой почерк, наверное, трудно читать даже уроженцам страны. И все же, пожалуй, надо попробовать. С мучениями я разбираю кое-что. Но, отвечать я, видимо, не буду. Кроме того, о чем же я ей напишу? Я ведь живу и дышу подпольным проектом городов. Но об этом-то не напишешь. Ведь переписка с заграницей всегда под контролем ГБ. Да, и вообще, нелегко найти общую тему, будь мы даже в одной стране. А мы росли в столь разных условиях. Да и сейчас - я живу в огромном городе, она - в маленьком кибуце... Что я смыслю в земледелии?       

Но Ривка упорно продолжает писать. Приходит второе письмо, третье, потом четвертое. И вот, мало-помалу, чтение идет все легче, и читать становится интереснее. Молчание уже становится некрасивым. Я пишу в ответ несколько ничего не значащих строчек. И вот не замедлил прибыть и ответ. Они отвечают с радостью, энтузиазмом. И снова следует серия писем. Теперь я пытаюсь регулярно находить время на расшифровку.  И, о чудо, я начинаю справляться с этим значительно лучше. Но я опять лишь читаю письма, и снова проходит немало времени, прежде чем я чувствую, что обязан написать ответ. Мои письма неизбежно выходят очень короткими и сухими.

Но с течением времени, к моему собственному удивлению, я чувствую, что установился контакт, и что мне и в самом деле интересно, что происходит в семействе Барзилай, и в кибуце, и в сельском хозяйстве в целом. Достаточно ли было дождей, не будет ли засухи.... Это не так просто, эти люди не просто земледельцы, они обрабатывают НАШУ землю! Ту самую землю, на которую мы мечтали вернуться 2000 лет. У них наверняка есть ощущение, что они выполняют особую миссию.  

Вскоре начали приходить письма от Юдит из Иерусалима, Она пишет в основном об истории, археологии, еврейских праздниках. Затем я начал получать письма от Сары Хаммель из кибуца Саад. Позднее я узнал, что именно Сара и была организатором переписки израильтян с отказниками. Ей и всем, кто участвовал в переписке, большая благодарность. Поверьте, это было очень важно!

Увы, радость переписки и обретение новых друзей не может заслонить  безрадостную действительность. Многие новые учителя, начавшие деятельность в Москве, вызваны в ГБ. Им угрожают большими неприятностями, если они не прекратят преподавание: обвинение в антисоветской пропаганде под видом преподавания иврита - до трех лет лишения свободы. Но особенно усилилось давление на еврейский «самиздат» - неофициальную издательскую деятельность. На редакторов журналов и всех тех, кто своими силами бесплатно писали, редактировали, издавали и распространяли в среде отказников и еврейской интеллигенции. Чтобы не создавать излишних проблем, в журналах практиковалась жесткая самоцензура, исключающая любую критику советского режима. Тем не менее в СССР «самиздат» всегда преследовали. В либеральные периоды - меньше, в репрессивные – больше.

Наиболее популярным был журнал «Тарбут». Он был создан по инициативе Владимира Престина и просуществовал несколько лет. Главными редакторами в разные периоды были Феликс Дектор, Вениамин Файн, Александр Большой, Илья Эссас. Многие еврейские активисты относились к журналу как к общему делу всего движения, полагая, что его качество зависит от каждого из нас, и поэтому считали своим долгом писать в журнал статьи. Так мы читали статьи Абрамовича, Астронова, Фульмахта и, разумеется, Дины Зисерман.

Кроме «Тарбута» появлялись время от времени и другие издания. КГБ, по-видимому, интересовал весь процесс подготовки издания и, особенно, тиражирования. Журнал печатался на печатной машинке на папиросной бумаге. Поскольку «Тарбут» был довольно объемистым изданием, очевидно, что для его выпуска были задействованы профессиональные машинистки. Их ГБ искала неустанно. Сам факт существования свободной еврейской прессы был для нас всех большой поддержкой. Это был также очевидный признак того, что хотя «оттепель» детанта закончилась, «эпоха оледенения» еще не наступила.       

Теперь же давление усилилось до такой степени, что выпуск «Тарбута» пришлось прекратить. «Завинчивание гаек» пошло вовсю. Власти, видимо, приняли стратегическое решение раздавить любые формы еврейской деятельности. И прежде всего ударить по тем, которые предназначены для широкой публики: Овражки, «Тарбут».

После перерыва в несколько месяцев Паша Абрамович и Дина Зисерман попытались выпустить новый сборник «Наш иврит», посвященный исключительно ивриту, лингвистике и педагогике. Вышло несколько изданий журнала, но ГБ закрыла и его. Чуть позднее Паша, Дина и Витя Фульмахт попытались начать издание журнала «Магид». Удалось выпустить только один номер. Паша получил официальное предупреждение прокурора. Более успешными оказались попытки ленинградских активистов в более поздний период. Наиболее устойчивым оказался альманах «ЛЕА»  - ленинградский еврейский альманах. 

Еврейский «самиздат», будучи неофициальной, но не подпольной деятельностью прекратил существование. Что? Теперь наша очередь, проекта городов? Вот она, «эпоха оледенения», на пороге! Падаем, падаем сорвавшись в бездну...

Несмотря на все неприятности, которыми закончился Коктебель, сама идея летнего лагеря, несомненно, вполне разумна. Только, разумеется, для «городов» лагерь должен быть тайным. Нужно все подготовить заранее, максимально скрытно, чтобы не пронюхала ГБ. Нужно все спланировать с точностью часового механизма. Если, не дай Бог, лагерь снова провалится, это на многие годы лишит нас  возможности проводить летние лагеря.    

Значит, начинать нужно уже сейчас. Ведь нет никакой системы регулярной связи с городами, и не так просто сообщить участникам, где и когда встреча. Каждый должен уехать из своего города под видом поездки в отпуск. Ни за что не разглашать действительное место лагеря. Лагерь не нужно делать большим, человек 8-10, самое большее, но отобрать людей нужно очень тщательно.

Только ключевых людей – местных учителей и лидеров. И опять же, только тех, на которых можно положиться. Место и время, хотя бы ориентировочно, нужно выбрать уже сейчас, и каждого кандидата нужно персонально готовить. Добиться, чтобы каждый участник проникся важностью того, что проект летнего лагеря нужно держать  в секрете. Каждый должен получить конкретные инструкции - как исчезнуть из своего города и каким маршрутом добираться.

Кого-то из потенциальных кандидатов я смогу повидать во время их визитов в Москву, а к остальным, видимо, должен буду наведаться сам. Белла Рабинович из Уфы, Нехемия из Ташкента – это два. Эда и Шая из Одессы это – четыре. Вот, собственно, пока и все, что у нас есть в провинции.

Как-то раз подвел меня Юлик Кошаровский на "горке" к молоденькой девушке с копной огненно-рыжих волос. Знакомься, говорит, это Голда Ахиезер, наша молодая преподавательница иврита. Собирается, кстати, переезжать в Тбилиси. Думаю, вам интересно будет пообщаться.

И в самом деле, Голда оказалась неординарным человеком. Мы с ней встречались не раз, обсуждая ее проблемы. По своей взрослости и решимости она напоминает мне Эду. Покуда она еще в Москве, я приглашаю ее заниматься в мою старшую группу. (Баевский, Золотаревский, Мила). В этой группе, которую я про себя называю «учительской», уделяется немало времени методике преподавания. Со временем Голда становится органической частью проекта городов, и я приглашаю ее в летний лагерь.

После осенних праздников я собрал группу начинающих. Группа начала заниматься у Виталия Дегтярева (Реувен Бен-Шалом). Виталий быстро выделился на общем фоне. Он учился с таким упорством, будто это был вопрос жизни и смерти. Очень скоро ему стало в группе «тесно», но делать нечего.

Его исключительная мотивация не могла остаться незамеченной. Я начал внимательно присматриваться к Виталию, но... безрезультатно. Человек очень скромный и сдержанный, он не любил говорить о себе. Как заглянуть в его внутренний мир, как найти дорогу туда? Полная загадка. Человек он, конечно, непростой. На этом фоне его слегка простецкая манера поведения является несомненным плюсом -  меньше опасность, что ГБ сочтет его ключевой фигурой. Раз за разом я ищу поводов для откровенных бесед, присматриваюсь и анализирую реакции. Проходит месяц за месяцем, и мало-помалу я прихожу к пониманию, что Виталий человек преданный и очень надежный. Надо только подобрать для него подходящее дело.

Как-то раз Юлий Кошаровский срочно попросил меня забрать большое количество материалов для городов - в квартире, где они хранились, стали опасаться обыска. Несусь туда на такси и забираю две тяжеленные коробки. Прошу Виталия взять их к себе - он соглашается сразу, легко и как-то естественно, так, что я сразу почувствовал - свой, настоящий, с таким не побоишься пойти на риск. Вот это важная подмога! Что ж, пусть возьмет на себя хранение материалов и начнет искать новые места хранения. И еще, почему бы  не воспользоваться его необычной для еврея фамилией  - Дегтярев, она звучит, как типично русская. Пусть, например, получает где-нибудь в неприметном почтовом отделении письма до востребования на свое имя. Глядишь, и таким образом на несколько месяцев решим проблему связи – хотя бы в одну сторону.                                    

К концу декабря давление ГБ в Одессе уменьшилось, и я почувствовал необходимость побывать там снова. Надо оценить положение на месте после первого тяжелого «обстрела» и, возможно, рассказать им о планирующемся летнем лагере. Но как изловчиться появиться там неожиданно после всех тех открытых телефонных бесед, которые мы вели, после их просьб и моих попыток организации заступничества. А если ГБ узнает о моем визите заранее, вполне могут устроить провокацию и уж во всяком случае не дадут как следует все обсудить.

А что если.... да, а что если отправиться в Одессу под Новый год, когда вся страна всю ночь празднует приход Нового года застольем и обильными возлияниями, и никто, кроме несчастных командировочных, не сидит в поезде. Следующий день, 1 января, - праздничный. Евреи, как правило, тоже активно «встречают» Новый год. Так что, особой нужды выходить на следующий день на службу у ГБшников вроде нет. Значит, выйдут немногие. Да и тем ГБшникам, которые будут на службе, тоже будет не до нас после хорошей выпивки и бессонной ночи. 

Не предупредив никого, я отправляюсь в Одессу. Ранним утром подъезжаю к квартире Непомнящих. Город пуст, как вымер – все спят, лишь кое-где, пошатываясь, бредут пьяные или разгулявшиеся группы молодежи, которые не ложились вовсе.

Замысел удался блестяще. В первой половине дня никаких признаков ГБ не было. Мы впервые смогли общаться в открытую и без помех.  На это раз я подробно рассказал им о проекте городов и про летний лагерь. За несколько утренних часов мы успели закончить всю деловую часть моего визита. 

Быстро промелькнула короткая зимняя пятница. И вот во второй раз в жизни я участвую во встрече субботы, если не считать Душанбе. Вначале все было очень мило, симпатично, очень похоже на то, что было у Гойхбергов. Прошел вечер, и я с удивлением обнаруживаю, что программа продолжается и утром, и днем. Вообще-то я знал, что это история на весь день. Но в Москве каждый раз говорилось о «встрече субботы» - Кабалат Шабат, и почему-то запало у меня в подсознание, что люди приезжают на вечер, погостить а потом возвращаются к себе, к своим делам.

А эти, - милые ребята, но меры не знают. Все исполняется с демонстративной пунктуальностью. Будто они наслаждаются всеми этими многочисленными запретами. "Этого не делай, это не трогай в Шабат, из кармана все вынь, а об этом не говори - это не тема для Шабата". С ума можно сойти! Каждый век, наверное, добавлял свои запреты и правила, и такая чащоба за тысячелетия образовалась.... И уж, конечно, многие запреты давно отжили и потеряли всякий смысл. Ну какой, скажите, на сегодня смысл запрета носить что-либо в Шабат? Что это, работа, что ли? Или вот, зонтик не смей раскрыть.

Допустим, в галуте, в течение веков это как-то отделяло евреев, давало возможность сохраниться. Но теперь, когда есть государство.... Что они, и в Израиле хотят жить по законам гетто? С тяжелым сердцем я покидаю Одессу.

Я снова в Москве, и снова наваливается всей тяжестью работа по «городам». Ах, если бы поменьше снега, да поменьше забот по самой Москве. Но нет, я по-прежнему ответственный за ученические «дибуры». Остался, собственно, один. Он проходит на квартире у Вайнштока, и роль моя теперь в основном административная, но нелегкая – я ищу для каждого раза учителя, который согласился бы провести «дибур». Ищу, пожалуй, слишком мягко – уговариваю, побуждаю, взываю. Увы, не так много желающих. Чаще всех приходит Женя Гречановский, прекрасный знаток и методист, но он, увы, не слишком артистичен, а это важно для ведущего «дибур». Изредка я и сам выступаю в роли ведущего.

Вдобавок ко всему меня стало посещать все больше и больше иностранцев. Иногда приезжают влиятельные люди, которые могли бы помочь в борьбе за алию. Эпизодически - люди с важным деловым визитом. Бывают и просто интересные посетители, но чаще всего это обычные визитеры. Наверняка они едут из самых благородных побуждений – подбодрить меня, поддержать. Я ценю это. Но честное слово, тому, кто планирует эти поездки, следовало бы знать, кто из отказников в самом деле нуждается в ободрении, а для кого такая встреча – потеря бесценного рабочего времени.

Между тем, все время гложет мысль: где, как откопать связи в других городах, найти хоть какую-то ниточку, хоть малейшую. И снова я возвращаюсь к старой идее, уже раз забракованной, - поискать связи через московских активистов - выходцев из других городов. В конце концов Москва была за пределами черты оседлости. В царское время евреям запрещено было селиться в ней. Все еврейское население Москвы – результат миграции, которая продолжается и по сей день.

Через учеников и других активистов ищу, высматриваю, вынюхиваю. Увы, урожай, как и ожидалось, жалкий. Выясняется, что все связи - на уровне родственных или старых друзей - лежат в совершенно иной сфере. Единственный, Игорь Гурвич из Баку, проявил интерес и поделился своими связями в городе. Оказалось, что он еще в мае вместе с Кошаровским ездил в Баку, там интенсивно преподавал, но сейчас хотел бы сосредоточиться на другом деле.

Игорь взял на себя нелегкую миссию обеспечивать учителей Москвы учебными пособиями. Пособия и разъяснительная литература перефотографировались и печатались в виде фотоснимков. Трудоемкая, дорогостоящая и неблагодарная работа. При этом каждая книжка оказывалась громоздкой и тяжелой. Но что поделаешь, когда вся множительная аппаратура находится под контролем КГБ! Игорь принимал заказ, хранил где-то готовую продукцию и отдавал в руки заказавшему учителю. Только Игорь  был знаком с фотографом, и только он вступал с ним в непосредственный контакт.  И все это в дополнение к его работе по организации пуримшпилей!

Когда уже совсем отчаялся найти дополнительные связи, кроме Баку, вдруг появились несколько потенциальных адресов. Но все эти адреса в городах, которые находятся за пределами нашей сферы деятельности – Киев, Запорожье, Свердловск, Новосибирск. Эти адреса повисли в воздухе. Что же – игнорировать эти адреса, эти районы? А вдруг за ними выход на молодежь, на потенциальных учеников? Это же абсурд получается. В конце концов, в одном только Киеве евреев больше, чем в Ленинграде!

Бросить эти районы на произвол судьбы, конечно, невозможно. Не их вина, что мы не нашли для них ответственного. Значит, нужно либо дополнить нашу тройку  четвертым, как и предполагалось с самого начала, либо пойти на перекройку карты, либо я не знаю что! Но кем же дополнить, как? А перекройка, она тоже мало реальна.

Скажем, Миша, ведь он работает на своей старой работе. Его, конечно, пытаются выгнать или выжить оттуда, но он пока держится. Дай Бог, и дальше. У него Ленинград и Прибалтика – очень активный район, и учебная группа, и руководство эксплуатацией аппаратуры, и подготовка учебных пособий, и тысяча других дел. Он загружен до предела.  

Юлик Эдельштейн недавно женился на Тане Фрейверт - нашей преподавательнице в Харькове. У него нет постоянной московской прописки и нет в Москве настоящей базы.  Наездами из Харькова много не наработаешь. К тому же у него тоже есть активная деятельность в самой Москве.

Кто остается? Я! Но и предложить себя я побаиваюсь. Откуда взять дополнительное время и силы, как физические, так и душевные. Речь идет о том, чтобы взять на себя гигантские районы – большую часть Украины, Урал, Сибирь. Если я возьму на себя дополнительные районы, то окажусь непосредственно ответственным за 90% территории огромной страны и за 80% ее еврейского населения! Уж и по первому разделению моя доля была больше, чем две другие вместе взятые. Но взять новые районы - это переход не только количественный, но и качественный. Моя роль становится невозможно трудной, нагрузка – чудовищной, а риск … даже слова не подобрать!

Не в силах ничего решить... пытаюсь оттянуть решение. Между тем, адреса и даже просьбы из дополнительных городов продолжают прибывать. И вот я сижу в укромном месте, перебирая вновь и вновь листочки с адресами из городов, с записями. И все труднее и труднее мне игнорировать эти ничейные адреса. Они, как сироты, брошены беспомощные и беззащитные на произвол судьбы. Как умирающие от голода... и некому подать кусок хлеба.

Но что я могу сделать? Нельзя охватить необъятное. У меня руки связаны. Есть ответственность перед тем делом, которое я уже взвалил на себя, перед людьми, которые рассчитывают на меня, на мое внимание, сотрудничество, время! Но мысль все сверлит и сверлит, не давая покоя: если не я, то никто, если не я, то никто!

И вот однажды я словно почувствовал, как что-то переменилось в сердце. Будто само, изнутри, как бы независимо от меня, созрело решение. Словно лопнуло что-то, давно созревшее, и показался плод. Я, наверное, еще какое-то время мог бы потянуть, делая вид, что все идет по-старому. Как у меняющей кожу змеи - уже выросла новая под покровом старой, пусть и не видно ее еще... "Я... Я беру все это на себя", - сформировалась в голове мысль, и немедленно странное, дотоле незнакомое ощущение истинного, нефальшивого звука пронеслось в моем сердце. Значит, это правильное решение, подумалось мне.

На встрече верхушки я предложил взять на себя ответственность за всю оставшуюся часть страны:

 - Я, конечно, не смогу всем уделять равное внимание, - говорю, - нужно будет выделять районы большего и меньшего приоритета, в зависимости от ситуации и потребности.

Предложение было принято без колебаний, только тяжелый вздох выразил скрытые эмоции. Лишь Кошаровский спросил: «Ты что, и Киев готов взять на себя?» Получив утвердительный ответ, он покачал головой.

Да, Киев - непростая штучка. Если по числу еврейского населения это второй город в стране, то по антисемитизму, по разнузданности властей и ненависти к евреям местного населения он вполне может претендовать на первенство.

Ближе к Пуриму ГБ начала кампанию давления на членов ансамбля пуримшпилей. Чуть не всех перетаскали на «беседы» для обработки и запугивания. Игорь Гурвич был один из тех, на кого навалились пуще других. Власти продолжают все ту же линию  – раздавить все виды деятельности, направленные на широкую публику. В том же ряду стоят и самиздатные журналы, и Овражки.  ГБ и прежде давила на любого человека, который хоть как-то выделялся, но теперь умеренное давление уступило место грубому и наглому запугиванию. Атака идет по всем направлениям, везде они теперь пытаются сломать сложившийся статус-кво. Несмотря на все давление, ни Игорь, ни члены ансамбля не уступили. Пуримшпили состоялись и в этом году.

Между тем сильнейшая волна  давления в Харькове, которая началась с разгрома неофициального Еврейского университета под руководством Александра Парицкого, распространилась на все остальные виды еврейской деятельности и парализовала огромный город целиком. Таким образом, Юлик Эдельштейн лишился половины своей сферы деятельности. Может, он мог бы взять дополнительную нагрузку по Украине и, тем самым, помочь мне?  Впрочем, я начинаю осознавать, что координация между нами троими оставляет желать много лучшего.

Дело в том, что моя область настолько превосходит остальные по своим размерам и масштабам деятельности, что я вынужден действовать иными методами. То, что Миша и Юлик делают непосредственно, вручную, я пытаюсь делать с помощью организованных групп, целого механизма. Наша деятельность качественно разнится. По сути дела, механизм, который обслуживает 80% населения, может обслуживать и все 100%. Поэтому неизбежны неэффективность и дублирование функций.

Например, мне нужен путешествующий учитель, который будет приезжать в города и давать там интенсивный курс, мне нужен ответственный за систему связи с городами, группа обслуживания тайно приезжающих на учебу в Москву. Кроме того, необходимо снять квартиру, где эти студенты будут жить, необходимо место для их уроков, и нужны учителя, которые будут тайно их учить.      

Все это, будучи организовано, может послужить по мере надобности и для Миши, и для Юлика Эдельштейна. Было бы более эффективно, если бы и их деятельность строилась в расчете на эти механизмы.

Эти механизмы, к тому же, имеют и лучшую выживаемость, если, не дай Бог, с кем-нибудь из нас что-то случится. Волей-неволей выходит, что я приобретаю ответственность за весь проект городов в целом. Да, и вообще, где это видано, чтобы у какого-либо проекта были три руководителя? Если так, то может быть правильно предложить, чтобы я  взял на себя руководство всем проектом?

Для пользы дела, может быть и лучше... но риск вырастает неизмеримо. ГБ очень падка на титулы. Волна леденящего страха вдруг охватила меня. Задрожали руки, колени. Да чего уж говорить, в глазах ГБ разница огромная. Может, не забираться так высоко? Это как самолет на промежуточной посадке. Не выйдешь сейчас, уже не сможешь выйти потом. Или как карета без лошадей и возницы, несущаяся в пропасть... Соскочить, пока не поздно! А может, мне удастся как-то маневрировать, ограничить свою прямую вовлеченность? Нет, не будь наивным. Это значит закрывать собой амбразуру.    

«Я отказываюсь», - сказал я почему-то вслух. Сказал, и будто услышал себя со стороны, услышал фальшивый звук.

- Запомни, это между тобой и вечностью, - продолжил я говорить себе. - Ты не услышишь благодарностей восторженной толпы, тебе не будут пожимать руки, ты не получишь ни титулов ни премий. Может, когда-нибудь историк, а то и археолог докопается... Ощущение какого-то холода, будто стоишь у открытого склепа.

Но если не сделаю, это не будет сделано вообще. Просто и ясно!

И вдруг я чувствую, как горячая волна поднимается откуда-то из глубины, распирает дыхание. Я не  могу, не могу позволить! Не могу допустить, чтобы проект сорвался. Может, именно это и есть основное содержание моей жизни, оправдание моего существования!

Иду советоваться с Мишей.

- Это, фактически, не что иное, как легализация того, что и без того существует на практике, - говорю.

- Что ж, всяким делом надо заниматься профессионально, только не зарывайся! - ответил брат.

И вот мы созываем новое совещание верхушки. Решено, я беру на себя  руководство всем проектом. Всю деятельность в Москве, в частности «дибуры», я сворачиваю. Кошаровский будет по-прежнему ответственным за связь с израильским истеблишментом и еврейскими общинами на Западе. Он также сохранит за собой функцию получения денег для финансирования проекта городов. Эдельштейн возьмет на себя проведение летних лагерей в форме похода.

- Только будь осторожен, - сказал мне Кошаровский.

– Дай Бог тебе удачи! - сказали все трое почти в унисон, тяжело вздохнули, поднялись и пожали мне руку.

Роль руководителя «дибура» для учеников была передана Гречановскому. Было также решено, что я не буду заниматься организацией крупных общественных мероприятий и резко ограничу контакты с иностранными визитерами. Кроме того, условились, что прекращаем на время всю деятельность в Харькове. Вместе с тем Юлик Эдельштейн продолжит работу в Минске и постарается  расширить деятельность в Белоруссии.

В своем новом качестве я начал проводить отдельные встречи с Юликом и Мишей. Встречи организовывали так, как будто мы встречаемся случайно и в небрежном обсуждении тысячи пустяков говорили о важном. Решено было объединить все списки в один большой, и каждый должен был заботиться об его обновлении. И каждый мог получить информацию из него. 

Каждый из нас троих организует по летнему лагерю. Миша в Прибалтике, я на юге, а Юлик в виде турпохода, пешего или водного. Так что я смогу посылать к нему людей. Турпоход позволит создать атмосферу "погружения", значит следует направлять туда людей, которые уже в состоянии как-то объясняться.

Что - ж, начало апреля - пора действовать. Между тем, я продолжаю обучать три группы, и из старшей будут принимать участие в проекте Саша Баевский и Марк Золотаревский.

Было немало колебаний, где организовать летний лагерь.  В конце концов я предпочел Сухуми. Популярнейший курорт, на который съезжаются десятки, а то и сотни тысяч, с чрезвычайно разношерстным местным населением. В таком месте еврейские физиономии меньше привлекают взгляд. Баевскому поручено тайно съездить и снять помещение.

Между тем я начал осторожные беседы с Женей Гуревичем  -  моим старым приятелем и соучеником у Улановского. Женя недавно женился и ждал теперь прибавления семейства, но все же согласился помогать. Лучше всего ему подходила роль тайного учителя для приезжающих из провинции с целью прохождения интенсивного курса.

Нелегкое это дело - быть таким учителем: всегда находиться в состоянии готовности, всегда знать, что твои планы могут быть нарушены внезапным приездом ученика. И тогда каждая свободная минута ученика пойдет на учебу, на интенсивный курс.

В апреле я отправился с ознакомительным визитом в Киев. Положение в городе тяжкое. И не только из-за ГБ. Отношения между многими из активистов оставляют желать лучшего. Расколы, взаимное недоверие, подозрения. Еще по Москве я был знаком с двумя киевскими семьями - Беренштейн и Ют, выступал на учительском семинаре в Москве и Лев Эльберт. Теперь появилась возможность посмотреть на них в своей среде. Эльберт известен властям как учитель, и, хотя он очень ограничил круг учеников и преподает очень осторожно, ГБ смотрит за ним в оба.

Беренштейн и Ют также получили известность, но прежде всего как активисты борьбы за алию. Об их интересе к ивриту ГБ, видимо, пока не знает. Так что именно с ними и стоит пообщаться прежде всего.

Из Киева по Днепру на корабле я прибываю в Черкассы. Симпатичный маленький городок, когда-то крупный штетл. Здесь и сейчас живут около 10 тыс. евреев. Но с точки зрения еврейской активности - увы, пустыня. Одна лишь Лиля Владимирская - как луч света в темном царстве. Но каково молодой девушке противиться в одиночку давлению всего своего окружения! 

Из Черкасс я следую в Кривой Рог, пытаясь найти там какие-то выходы на отказную молодежь, и к Песаху возвращаюсь в Москву.

На праздник, как обычно, еврейская Москва притягивает многих.

Приехала и Клара Шварцман. О Кларе я был наслышан немало. 

Уроженка Кишинева она поступила в московский МИИТ - в ту пору рассадник еврейских национальных идей, заразилась интересом к ивриту и, рискуя навлечь на себя серьезные неприятности, пошла учить иврит. Ее учительницей стала Лена Шахновская, жена Зеэва. Сам он к этому времени уже прекратил преподавание иврита. Он стал религиозным и сосредоточился на преподавании Торы. Так Клара получила неплохую подготовку и по окончании института вернулась в Кишинев.   

Я горел желанием посмотреть на нее - уж очень было бы заманчиво получить почти готового учителя, да еще и в таком перспективном месте, как Кишинев. Но осторожность - прежде всего. Несмотря на  основательные рекомендации, следовало внимательно присмотреться к Кларе. Закончив проверки, я посвятил Клару в тайну проекта городов. Ее можно будет взять в летний лагерь. Голда, между тем, переехала жить в Тбилиси. 

Летний лагерь в Сухуми запланирован на август, пик сезона отпусков. Баевский возвращается в Москву очень довольный - снял хорошее помещение. Теперь в оставшееся время надо тайно сообщить место встречи всем участникам. Кое-кто, видимо, поедет в Сухуми прямо. Я, разумеется, должен ехать окольным путем. 

Всем рассказываю, что еду в отпуск. Удается договориться на работе - летом детский сад не работает. Теперь важно создать впечатление у властей, что я и в самом деле еду отдыхать: работал-де на износ весь год. Сейчас заслужил себе полноценный отдых. Обо всем забыть, от всего отрешиться, уехать куда подальше. В конце концов, это одна из немногих радостей, которые отказник может позволить себе. В своей прослушиваемой квартире я разговариваю о поездке в Прибалтику, даже покупаю билеты, но отправляюсь не на вокзал, а электричкой перебираюсь на дачу на пару дней.

Через два дня прямо с дачи еду на вокзал и без всяких помех и признаков слежки сажусь на поезд Москва - Львов. Львов находится на расстоянии суток езды от Москвы. Когда-то крупный центр еврейской жизни, но сейчас здесь осталось 10-15 тыс. евреев, которые если и помышляют об отъезде, то уж, конечно, в Америку. Те из них, у которых сохранились еврейские корни и самосознание, при первой же возможности в начале 70-х уехали в Израиль. 

Так что начинать надо с самого начала. У меня есть лишь пара адресов - возможные входы в какие-то молодежные группы. И вот снова я с жаром рассказываю, убеждаю, показываю драгоценные слайды из Израиля.

- Нет, нет будущего для евреев в этой стране, мы здесь посторонние, чужие, и когда экономика начнет совсем разваливаться, опять мы же окажемся козлами отпущения. С другой стороны, как возможно, чтобы человек, который считает себя культурным, не знает своего языка, языка своего народа, не имеет представления о его культурных ценностях? 

Я встречаюсь с симпатичными людьми изо дня в день десять дней подряд… и единственным результатом моей кампании оказалась маленькая группка молодежи, которая "готова продолжить контакт, почитать что-нибудь увлекательное про Израиль и евреев". Но не более того.

Из Львова я объезжаю все Закарпатье - уникальный район по своему облику, особой природе и населению. Евреи в этих краях, как правило, знали идиш и традицию, и большинство уехало еще в начале 70-х. Моя задача - выяснить, сколько осталось, достаточное ли число, чтобы имело смысл с ними работать. Заглядываю почти в каждый городок. Везде мне рассказывают, как было когда-то, везде воспоминания о прошлой кипучей жизни, давно минувшей, показывают бывшее здание синагоги, приспособленное властями под склад или спортзал. Странное это ощущение - знакомиться с миром, которого больше уже не существует в реальности, только в воспоминаниях. Во всем районе, как оказалось, сейчас лишь около 1000 человек, по большей части пожилых. Да, на Закарпатье тратить время и средства не стоит.    

От Закарпатья недалеко до важного, с еврейской точки зрения, городка Черновцы. Миленький, уютный провинциальный городок. То и дело встречаешь еврейские лица. Даже и сейчас в городе насчитывается тысяч 20 евреев, а в начале 70-х было, говорят, за 60 тысяч. Две трети выехали. И большинство в Израиль! Но есть и отказники, пусть немного. Один из них - мой давний знакомый Давид Токарь. По мере сил преподает здесь язык и основы религии.

Давид - человек горячий, и все время вовлечен в массу конфликтов – больших и мелких – с властями на разных уровнях. Давида выгнали из института в Москве, лишили московской прописки, его беспрестанно терроризирует КГБ, причем дело не обходилось без рукоприкладства на допросах. Увы, такой человек не может быть частью подпольной сети, хотя он очень тянется ко мне.

Следующая остановка моего пути - Кишинев. После Черновиц я еду уже совершенно открыто - скорее всего за мной уже идет "хвост" слежки. Но к Кларе заехать можно открыто. ГБ Клара известна, а знает она многих. И правда, в течение трех дней Клара организует мне встречи со всеми доступными группами в городе.

Прошло чуть больше года с тех пор, как в апреле прошлого года приезжал по своей личной инициативе Ари Вольвовский. Он начал было преподавать и был вскоре арестован. Чуть не месяц провел за решеткой. Тяжелый это был год для Вольвовских. В январе его сослали из Москвы в Горький. До этого в квартире произвели обыск. Теперь вот история в Кишиневе. Его пытались изолировать, удалить напрочь из еврейской жизни. А он, видимо, не смирился и искал способ продолжить. Но не дали. Слава Богу, это история не имела продолжения для самого Вольвовского.

А вот для обстановки в Кишиневе это был удар. Тяжелый удар. В результате даже минимальная деятельность надолго прекратилась. Около года понадобилось городу, чтобы чуть-чуть оправиться. И вот новый удар. В мае 1981 года группа отказников (Вл. Цукерман, Осик Локшин и Леня Вайнштейн) проводит "мирный марш протеста" против долгосрочных отказов. Марш оказался малоудачным. Его участникам удалось пройти самое большее метров 15. На них набросились, арестовали и вскоре всех троих осудили на три года заключения.

После марша был спешно заменен начальник КГБ Кишинева. А новая метла метет чисто… Возобновить в таких условиях серьезную деятельность - нечего и пытаться. Что остается? Нужно познакомиться с людьми. Предложить им разумный анализ ситуации. А когда называешь страхи словами, и выводишь их из подсознания в сознание, магия ужаса зачастую теряется. Холодный анализ убивает страх. Надо присмотреться к людям и постараться понять, кто как реагирует на стресс, на угрозу. Понять, на кого можно рассчитывать, кто под сомнением, а на кого не стоит тратить время. Всех ободрить и успокоить, насколько это возможно. Сделать выводы о причинах тяжелой ситуации и подумать, что и при каких условиях можно и разумно делать.

Стратегически, нужно разграничить борьбу за выезд и культурную  деятельность. Сосредоточиться до поры до времени именно на культурной деятельности. Создать ощущение у властей, что культурная деятельность для них не помеха, не явление, которое надо подавлять. Наоборот, - своего рода предохранительный клапан, через который стравливается избыток давления.

К концу третьего дня от избытка встреч и разговоров я начинаю терять голос. Не знаю, удалось ли мне хоть отчасти рассеять атмосферу страха. Ведь во всяком отдаленном от Москвы месте люди чувствуют себя в полной зависимости от произвола властей. Пусть хоть знают, что есть для них выход в Москву, что и в центре есть люди, которым небезразлично, которые беспокоятся, заботятся, стараются  помочь.

От Кишинева уже недалеко до Одессы. Четыре часа езды поездом, и я на месте. Первая часть моего путешествия закончена. Я открыто появляюсь у Непомнящих. Мы гуляем, болтаем о пустяках и лишь в переписке уточняем последние детали отъезда в летний лагерь. Чтобы быть уверенным, что Эда и Шая покинут город без "хвоста" КГБ, я решил сам поехать с ними.        

И вот я целую неделю болтаюсь по городу  -  пляж, музей, выставки, мимолетные встречи с активистами, не более. Я даже не живу в этот раз у Непомнящих. То и дело появляюсь в порту, покупаю себе билеты на морские прогулки. Приметил кассу, в которой продают билеты на Херсон. Покупая билеты на очередную местную морскую прогулку, прихватил заодно и три билета на Херсон. Держусь все время расслабленно и спокойно.

В назначенный день еще до 5 утра Эда и Шая покидают свои квартиры. В обычные дни "топтунов" в такой час еще нет. Около 6 часов мы все в порту. Первый прогулочный катер выходит через четверть часа. Болтаемся по порту порознь. В последнюю секунду поднимаемся на борт. Мы в море!

Незаметно приглядываюсь к пассажирам. Нет, слежки незаметно. Впрочем, может, ждут в Херсоне. Дорога от Херсона до Сухуми длинная, нужно лететь на самолете или плыть на большом корабле. Нормальные люди загодя покупают билеты, иначе как достанешь в пик сезона? Но для нас этот путь закрыт. Для покупки билета на самолет или на корабль надо предъявлять паспорт. Это немедленно станет известно ГБ. На самолет можно брать билет, только если вылетаешь немедленно, да и то не до конца маршрута, чтобы оставалось время уйти от “хвоста”.

Прибыв в Херсон, мы сломя голову мчимся в аэропорт. Подбегаем к расписанию. Когда же ближайший рейс на Кавказ? Не веря своим глазам, я снова и снова смотрю на светящиеся цифры. Вот это неприятный сюрприз. Лишь завтра к вечеру есть рейс на Кавказ.

Помощники наших одесских активистов сообщили, что рейсов полно, и что это не проблема вовсе. Но как же не дошла до меня информация, что даже в разгар сезона рейсы идут не каждый день?

Что же делать? Ведь если мы вылетим в Сочи только завтра вечером, мы опаздываем к назначенному сроку в Сухуми. Не говоря уже о том, где мы будем болтаться все это время в Херсоне, рискуя привлечь внимание местной ГБ? Но времени на размышления нет. Вот-вот вылет ближайшего рейса на Симферополь. В Симферополе огромный аэропорт, который, конечно, сильно перегружен в разгар сезона отпусков. Зато оттуда, по крайней мере, много рейсов на Кавказ. Не может быть, чтобы мы ничего не достали.

И вот мы в воздухе. Летим на какой-то давно отжившей свой век колымаге. Болтанка невыносимая. С трудом выдерживаю 45 минут полета до Симферополя. Боже, что здесь творится! Аэропорт гудит, как разбуженный улей. Билетов нет. Через несколько часов ожидания появляется один билет. Но как же нам разделиться? Оставить их одних в этой безнадежной толпе, а самому уехать, чтобы не срывать летний лагерь? Или послать вперед одного из них? Тоже страшно.

Решаем не разделяться. Проходят долгие томительные часы. Наступает ночь. Публика, многие с детьми, устраивается на ночлег прямо в зале ожидания. На полу. Оказывается, многие здесь так живут уже по нескольку дней.  Посреди ночи еще дважды появляется по одному вакантному билету. Удача будто близка. Манит, но не дается в руки. Только раздражает. Нет успеха и утром, и весь следующий день. На вторую ночь уходим из постылого здания аэропорта. С трудом находим для Эды место на лавочке в парке. А мы с Шаей устраиваемся прямо на земле.

На следующий день становится очевидно, что ждать нечего. Придется двигаться на "перекладных". Идем «голосовать». Наконец, маленькая удача. Подходит огромный трейлер, который довозит нас до Керчи. В последнюю минуту успеваем на паром. И вот мы на Кавказском побережье. Прыгая, как сумасшедшие, с машины на машину мы, вдрызг замученные, добираемся наконец до Сухуми, преодолев на попутках более 500 км в течение полутора суток.

Как же нам найти группу? Ведь в условленное место они приходят только раз в день. Не будем же ходить и расспрашивать, выдавая себя.

- Саня,  - вдруг услышал я голос Баевского. - Ну, наконец-то, - что случилось? Мы так беспокоились!

Вот они все здесь собрались. С отцовской нежностью рассматриваю их: Голда, Хема, Лиля, Эда, Шая, Мусин. Как я рад вас всех видеть, мои дорогие! Идем рассматривать помещение. У нас две комнаты. Но это только для  ночлега. Заниматься здесь ни в коем случае нельзя. Стеночки тоненькие, все слышно. Но ребята уже разведали окрестности. Невдалеке есть два высоченных холма. Там кустарник, кое-какие деревья, даже маленькая рощица. Со стороны нас не видно и не слышно. Прекрасно! Есть местечко для двух групп, чтобы и не мешать друг другу, но и не терять друг друга из виду. Мало ли что...

Все, что идет по-русски, например, объяснения грамматики, все, что с очевидностью выдает учебу, нужно делать как можно дальше от людей. Беседы на иврите допустимы и в языковой разноголосице Сухуми, а то и дома. Ведь не запретишь же людям вообще открывать рот. Уточняем состав групп, распределяем привезенные пособия, и за работу. Может, для кого-то Сухуми и курорт, но только не для нас. Наш отпуск мы проведем по-другому.                            

Голда будет преподавать младшей группе, а вот уроки грамматики я буду вести сам в обеих. Ведь все, кто здесь собрался, - начинающие учителя. Каждому из них нужно и уяснить материал для себя, и научиться объяснять другим. А грамматику нужно уметь подать так, чтобы не отпугивала учеников, особенно начинающих.

Помимо грамматики, в старшей группе самое главное - это, конечно, развязать язык. Самое лучшее средство - беседы. Беседы с учителем, беседы между собой. В моей московской старшей группе уже апробированы десятка полтора острых, интересных тем, сюжетов, провоцирующих учеников на реакцию, эмоциональный ответ. Чем более подготовлена группа, тем лучше это метод работает.

И вот все уже забыли, что идет урок, тайный урок, все увлечены беседой, каждый хочет что-то добавить, - не дай Бог, забыть, - возразить, перебить. Я по временам вмешиваюсь, исправляю ошибки, подталкиваю, если беседа застопорилась, или пытаюсь придать ей новое направление. Это, так сказать, "вольная программа", но есть и обязательная. Это те рассказы, истории, которые  ученики готовят к уроку в качестве домашнего задания.

В начальной группе беседуют с учителем, конечно, меньше. А упор делается на замечательный курс, который мы называем "Ду-Сихим". Курс состоит из остроумных, с большим вкусом составленных диалогов, охватывающих редкое разнообразие тем. Учитель, работая  с этим курсом, может организовать как индивидуальную беседу с учеником, так и групповую. При желании любое из таких обсуждений может перелиться в свободную беседу. По вечерам, когда стемнеет, мы собираемся в большой комнате для краткого урока аудиовизуального курса погружения "Ха бет у-Шма". После такого рабочего дня я падал замертво. Думаю, что изрядно уставали и ученики.                                                                                                               

Проскакивает день за днем, и я уже вижу первые результаты. Люди держатся увереннее, свободнее, меньше скованы, легче общаются с учителем. Ухо даже ловит по временам отрывки бесед учеников между собой на иврите. Теплая волна удовлетворения проходит по сердцу. Как трудно, как тяжело было все это организовать, связать воедино все концы. И все это тайно, скрытно, без средств связи, с минимумом помощников. И все это для того, чтобы дать им то, что поодиночке каждый из них не может получить.

Ощущение занятий в группе, ощущение причастности, постоянная атмосфера иврита, всегда рядом учитель, исправляющий ошибки и отвечающий на десятки накопившихся вопросов. Да и не может человек существовать вечно в одиночестве. Как воздух, необходимо общение; как воздух, необходимо увидеть себе подобных - таких же чудаков, для которых иврит, еврейство - как хлеб насущный, которые готовы пожертвовать драгоценным отпуском, пойти на изрядный риск ради всего этого.

Перемены проявляются изо дня в день. Трудно поверить! Уже стали более уверенными походка, взгляд. Уже появляется что-то от свободного, вольного, гордого человека, знающего, что он делает большое дело в жизни. И хорошо делающего! Появляется предвкушение успеха, ведь дни проходят и нет признаков ни слежки ни провокаций. Я  тоже наслаждаюсь, но тревога не покидает меня. ГБ может не проявлять себя до последней минуты. Ведь и в Коктебеле все шло вначале без особенных проблем. А вдруг они выжидают, чтобы мы окончательно расслабились, с тем чтобы удар был эффективнее?

И правда, что-то к концу нашего пребывания уж очень возросло любопытство наших грузинских хозяев. Надо же, даже в невообразимой пестроте Сухуми мы все же выделяемся. Тихие. Не напиваемся, не гуляем. Что-то делаем по вечерам вместе. Не так ведет себя нормальная молодая компания.                               

Хозяева начинают приглашать на чашку чая. Отказаться нельзя -  обидишь! Начинают с грузинской обстоятельностью рассказывать про себя, а потом и про нас начинают допытываться. 

- Кто вы, собственно, такие? Ученые? студенты?

Пытаемся отнекиваться. Отшучиваться.

- Друзья мы, отдыхаем вместе.

- А на каком языке вы все время говорите?

- На  еврейском. Вы, грузины, ведь говорите на своем языке, вот и мы тоже.

- Сколько мы знаем евреев, нет у них своего языка, они все по-русски говорят. Или по-грузински, если это грузинские евреи. Тут что-то не то.

- Это верно, многие евреи не знают своего языка, а мы вот знаем. А вам-то какая разница?

- Нет, вы, похоже что-то скрываете. Лучше скажите, а то доложим куда следует.

Что делать? Предложить им больше денег? Значит признаться, что мы и в самом деле занимаемся чем-то предосудительным. Тогда они и деньги возьмут, и в ГБ настучат. Да еще и скажут, что мы пытались их подкупить! Не дать денег? Тоже плохо. Слабинку они почувствовали. Используют ее обязательно. В конце концов сторговались на небольшой доплате.

И вот лагерь завершается. Один за другим участники разъезжаются. Удовлетворенные, почти счастливые. Слава Богу, на этот раз удача! Я отправляюсь домой. Двое суток идет поезд до Москвы, и двое суток я отгоняю тревогу. Ах, если бы знать, как там  прошло у Миши, у Юлика? Войдя в дом, едва поприветствовав родителей после долгого отсутствия, бросаюсь к телефону звонить Мише. По телефону не задашь главного вопроса, но по тону понятно и так. Вроде, все в порядке.

При встрече узнаю подробности: Миша провел успешный лагерь на прибалтийском курорте. Он и Оксана интенсивно преподавали. Юлик провел лодочный поход, и Белла Рабинович участвовала в нем. Три лагеря - три удачи!

Между тем уже начинается сентябрь. Новый сезон. Еврейская Москва просыпается. Начинают комплектоваться новые группы, а кое-где уже начинаются занятия в старых.

Похоже, начался новый сезон и в ГБ. Снова волна преследований в Одессе. Снова отчаянные звонки мне домой, снова обыски, допросы, грубые угрозы. Если год назад это было направлено на людей, которые так или иначе проявляли активность, то сейчас главный удар направлен на новичков, чуть ни не каждого, кто хоть как-то проявил себя и, следовательно, попал в поле зрения КГБ.            

С каждым разом ГБшники наглеют все больше и больше. Как акулы, теряющие голову от запаха крови. Необходимо что-то предпринять. Надо защитить своих. Как-то протестовать, как-то реагировать. Вместе с Мишей и еще несколькими активистами мы сочиняем письма протеста и рассылаем по различным инстанциям -  в Генеральную прокуратуру, в ЦК. Даст ли это что-нибудь? Сообщаем за границу.

Странная это логика событий. Ведь с самого начала было очевидно - надо совершенно отделить заведомо секретную деятельность в городах от деятельности по протесту, по защите, которая по природе своей открыта, гласна и демонстративна. Как я могу делать подпольную работу правой рукой, если левой организую публичные протесты? Но увы, это лишь в теории. На практике не существует организованной системы защиты, и особенно для городов. Есть всего-навсего несколько человек, готовых передавать информацию иностранцам или иностранным корреспондентам. Уже и это чрезвычайно важно.

Но не создан механизм прикрытия, защиты, организованного протеста. Нет, увы, никого, кто готов был бы взять это на себя и открыто рисковать. Нет никого, кто взял бы на себя функцию защиты городов. И это значит, что большая часть нашей сети вообще ничем не защищена, совершенно не прикрыта. И на естественный вопрос, который каждый местный учитель и активист задает нам: "А что делать, когда появится ГБ, кого звать на помощь?", увы, нет ответа.

И каждый раз, сгорая от стыда, я отчаянно ищу хоть какое-то пусть частичное решение этой проблемы. Иначе что получается: я вовлекаю людей в опасную деятельность, а только начнет ГБ  сворачивать им шею, так и защитить их нечем! Несколько - не более того - городов, в которых работать опаснее всего, я стараюсь передать в персональную опеку людям с большими международными связями. Эти города, в любом случае, нельзя обслуживать по правилам подпольного проекта.

А что я могу взять персонально на себя? Ведь я рискую всем гигантским проектом! Но, с другой стороны, неужто бросить людей, друзей в час опасности? Невозможно себе представить! Вот так и существуем.

Не по логике поступать приходится, а как велят обстоятельства. И в результате каждый учитель в каждом городе знает, что если не получит помощь от других, в качестве последнего средства наберет номер моего телефона…

Стоит раздаться междугороднему звонку, я вздрагиваю. Как нарочно, выбрали для междугородних такие особые звуки - резкие, торопливые, взывающие, тревожные. Как сирена! Если он раздается в моем доме, значит, где-то кому-то плохо. Кому-то понадобилась срочная помощь, он прибегает к последнему средству. Таких звонков становится все больше, а география расширяется. И рано утром звонят, и поздно вечером. Ну, до чего отвратительно это чувство бессилия перед подступающей стихией зла.

Поднимаю трубку. С замиранием сердца слушаю. Ну, на кого из моих друзей в этот раз навалилась тяжелой массой удушающая опасность? Взять себя в руки, настроиться, не принимать слишком близко к сердцу, слушать отстраненно, действовать как врач, как хирург, ведущий операцию. Внимательно выслушать сбивчивый доклад. Разобраться, все запомнить, ничего не перепутать. Ободрить, подсказать, что делать на месте, куда жаловаться, пообещать, что будут приняты меры, что информация будет передана.

Кладу трубку, и тошнотворное чувство бессилия вновь охватывает меня. Хорошо, я-то передам, а вот поможет ли? Как защитить, чем прикрыть людей, и как не потопить при этом всю остальную работу?

Бывает, местные власти, услышав, что информация передана в Москву, чуть ослабляют хватку. Кто его знает, а вдруг и вправду "Москва не похвалит?". Но постоянно на этом не выедешь.

А звонки из Одессы следуют один за другим. Мама начинает всерьез беспокоиться: это ставит под удар меня.

- Ну, может быть, будем считать, что ты не каждый раз дома. Они же не соразмеряют, не знают всей картины.

- Им плохо - они зовут на помощь!                 

- Но ты же не можешь быть добрым ангелом для всей страны!  Так ты их не вытащишь и сам утонешь, и все твое дело с тобой!     

- Да, мамочка, все это резонно, но мы просто не можем бросить их на растерзание ГБ. Я физически не могу. И ты бы не смогла…

И я бегаю по Москве, пытаясь передать эту информацию так, чтобы она сработала наилучшим образом, включить, вовлечь в дело нужные силы. И силюсь, тщусь понять, почему мир устроен так, что я вынужден  делать то, что, как и ребенку, понятно, мне делать никак нельзя…

Письмо в защиту Одессы послано. И, надо же – давление спало! Интересно: то ли ГБшники просто насытились кровью и пребывают в сладостной истоме переваривания, то ли… Может, и в самом деле наши протесты на что-то влияют. Невредно бы понять.

Телефонный звонок. Поднимаю трубку.

- Можно Сашу?

- Слушаю.

- Александр Григорьевич, это Иванов из Комитета, ваш куратор. Мы бы очень хотели с вами побеседовать.

- Побеседовать? О чем?

- Ну, это не телефонный разговор, Александр Григорьевич. Вы же понимаете. Нужно, чтобы вы посетили нас.

- А почему же не телефонный? Чего вы боитесь? Нас могут  подслушать?

- При чем здесь подслушивание, Александр Григорьевич, да и кто вас подслушивает?

- В наше время организационные вопросы решаются по телефону. Вон, даже главы государств беседуют. Почему же мы с вами не можем? Ведь вы именно побеседовать хотите, так я вас понял?

- Александр Григорьевич, давайте без клоунады. У меня есть приказ провести беседу у нас. Если вы не хотите по-хорошему, пришлем на машине отряд оперативников.

- Ну, ничего себе беседа, на которую тащат волоком! Ордер на привоз у вас есть?

- Александр Григорьевич, давайте по-хорошему. Придете по доброй  воле - это и на содержании беседы отразится положительно.

Да, интересно же в этой стране трактуется понятие "добрая воля".

Но деться некуда. Придется идти. Давно, однако, очень давно меня не вызывали. С того самого памятного дня рождения. Почти полтора года прошло. Большинство уже наверняка перебывало; и более активные, и менее… А  меня, вот, не дергали. Это, вообще говоря, хороший признак – значит, вел себя правильно. Или… или, может быть, нечто более серьезное замыслили.

Наверное, про города будут спрашивать, давить, чтобы бросил. Подпольную организацию, скажут, создаешь. Они, конечно, уже пронюхали о проекте городов. Надежда лишь на то, что не знают многих важных деталей. Для этого и вызывают - чтобы  проболтался и выдал. Еще, наверное, не представляют себе масштабов. Говорить надо поменьше и помедленней. Можно даже туповато, как сквозь сон. Когда темп медленный, больше времени на обдумывание ответов, на  переваривание неприятных психологических сюрпризов. Максимально расслабиться, не бояться, ничего, обойдется, обойдется.

Вхожу. Та же комната. Но на этот раз Иванов один. Странно, в последнее время все серьезные беседы проводили вдвоем - втроем.

- Александр Григорьевич, как же так случилось, что вы организуете клеветнические письма, порочащие нашу организацию?

- Что?

Я внезапно не могу выдохнуть. Жаркая волна заливает все тело. Лихорадочно пытаюсь понять, куда он клонит.    

- Вот, пожалуйста, - и со скорбной торжественностью протягивает мне два листа бумаги.

Неторопливо, подделываясь под его тон, чинно беру два листа. Скорее, скорее положить их на стол, чтобы не было видно, как дрожат мои руки. Погружаюсь в чтение. Ба, да это же наше письмо  протеста против действий КГБ в Одессе!

- Но, позвольте, это письмо адресовано в Прокуратуру СССР, а оттуда, вопреки закону, его отослали в ту самую организацию, на которую подана жалоба, а уж оттуда, -  теперь все становится ясно, -  по каналам ГБ прибыло сюда, с тем чтобы разделаться с протестовавшими. 

Письмо написано корректно, но жестко. Да и чего они, в самом деле, хотят добиться? Чтобы мы бросили Одессу на произвол судьбы, им на растерзание? Нет, видимо, Одесса - это только затравка к беседе. А затем, как они это замечательно умеют, Иванов начнет сползать на другие темы. Там, где Одесса, там и другие города... Это надо предотвратить. А как? Как перехватить инициативу? Пусть редко, но это удается, говорят. "Завести" его, чтобы он потерял контроль над собой, вывести из себя. Чтобы кричал, ругался, а там можно толочь воду в ступе вокруг этого письма без конца.

- Только не спешить, - говорю я себе: - я холоден. Я холоден, как лед.         

- Письмо содержит не клевету, а обоснованную критику действий сотрудников КГБ в Одессе. Но бессмысленно обсуждать его здесь. В ваши руки оно попало незаконно, а значит и использовать его для законных действий вы не можете.

- Почему это незаконно?

- По советским законам жалобу не пересылают юридическому лицу, действия которого обжалуют. Генпрокуратура СССР должна была принять меры против виновных и сообщить о них нам. Вместо этого имеет место попытка задушить критику.

Иванов побагровел и вскочил с места.

- Вы должны себе уяснить, Александр Григорьевич, что клевета - это клевета и она не зависит от того, как именно мы получили этот документ. Ваши действия состоят в организации коллективного письма в официальную инстанцию, содержащего клеветнические нападки на государственное учреждение. А нападки на государственное учреждение - это все  равно, что нападки на самое государство. Письмо, адресованное в официальную инстанцию, автоматически становится достоянием гласности. Тем самым имеет место распространение клеветнической информации, причем организация коллективных действий является серьезным отягчающим обстоятельством! Если наши следственные органы установят факт клеветы, а я лично в этом не сомневаюсь, то против Вас будет открыто дело по статье 190-й – до трех лет лишения свободы.

Вам это нужно, Александр Григорьевич? Подумайте о своих родных, о своих немолодых уже родителях, Что с ними будет? Вы же уехать хотите в Израиль, правда? Ведите себя корректно - скорее уедете. А, если нет, вы можете уехать совсем в другую сторону. И надолго! Послушайте меня, откажитесь от этого письма. Сегодня, сейчас. Прямо здесь. Завтра уже может быть поздно!

- Другими словами, вы запугиваете меня и угрожаете мне преследованием за критику. А ведь это незаконно. Что же касается клеветы, которая якобы содержится в нашем письме, то клеветой, в соответствии с УК, является распространение заведомо ложной информации. А именно это начинают делать в отношении меня - распространять заведомо ложную информацию обо мне. Ведь вы-то несомненно знаете, что все, что написано в письме, правда. А еще в УК существует пусть не такая знаменитая, как 190-я, но не менее уважаемая 130-я статья: о клевете в отношении частных лиц. И тоже, кстати, до трех лет.

Иванов выскакивает из - за стола и начинает мерить комнату торопливыми  нервными шагами.

- А, собственно, откуда вы знаете, Александр Григорьевич, что именно происходило в Одессе. Вы ведь сами там не были. От кого вы получили информацию?

- Интересный вопрос. Этим вопросом вы признаете, что вам известно, что я получил информацию через третьих лиц. Тем самым исключается возможность того, что информация заведомо ложная! Значит, обвинение в клевете не имеет под собой основания, и мне угрожают судебным преследованием за то, что я вскрыл нарушения советского закона!

- Вы что, собираетесь меня учить, что такое советский  закон?

- А вы что ставите себя выше советского закона?

- Оставьте это, Александр Григорьевич, я вижу, что вы все время пытаетесь увести беседу от обсуждаемого вопроса. Это не поможет вам, это еще никому не помогло. Вот вам лист бумаги. Я оставлю вас на четверть часа. Лучше всего будет, если вы без языковых выкрутасов напишите простым языком несколько строк. Что получил, мол, неверную информацию, и что не надо мое письмо воспринимать буквально. Это решает проблему и для вас, и для ваших друзей.

Иванов уходит...

Странно, однако. Собственно, две вещи странны. Во-первых, почему наше письмо их вообще сколько-нибудь беспокоит? Подумаешь, письмо в Генеральную Прокуратуру. Эка невидаль. Да это же почти что другой отдел того же ГБ! Почему бы им не выбросить его в помойный ящик? Кто им может помешать? Особенно сейчас, в разгар "холодной войны".   

С другой стороны, ГБ и весь истеблишмент - это не монолит, внутри немало трещин. Попадет такое письмо к важному чиновнику - глядишь, есть хороший предлог лягнуть, а то и подсидеть конкурента. Конечно, жидовню давить надо, но профессионально, аккуратно, красиво.  Хороший  палач потому и ценится, что жертва у него не вопит! А раз так, то письма протеста полезны.

Но куда более странно, что так и не всплыла тема городов. Ведь это же главное. Вместо крупного разговора обсуждаем второстепенные вещи. Разве что, может быть, прощупывают, проверяют – в каком я состоянии, как реагирую, дают созреть теме, чтобы в нужный момент сорвать, как спелый плод… Для этого, видимо, и оставил меня наедине. Не идиот же он - знает, что не буду ничего писать. А, видимо, не только подслушивают здесь, но и скрытой камерой снимают. Очевидно, открывается им что-то по каким-нибудь неосознанным движениям, выражению лица и жестикуляции, когда человек задумался и не ожидает вовсе, что за ним наблюдают. Так и выдают себя люди…

Возвращается Иванов. Смотрит на пустой лист. Внезапно срывается в крик. Поток угроз. Я молчу, по временам отвечаю односложно. А он продолжает неистовствовать. Вдруг замолкает и каким-то змеиным шепотом выдыхает: "Я думал, что вы умнее, Александр Григорьевич!" И… брезгливым жестом отпускает меня восвояси.

Вскоре давление в Одессе возвращается к прежнему. Может, я поспешил с выводами. Тем не менее мы снова посылаем письмо протеста в Прокуратуру и в ЦК и жалобу, что наше первое письмо было переслано в обжалуемую организацию.

Международная книжная ярмарка в Москве - наверное единственное место, где советский еврей может без боязни сказать слово "Израиль". Посмотреть на живых израильтян, пообщаться с ними. Понятно, что интерес евреев к израильскому павильону огромен. Интерес КГБ, разумеется, тоже.

Теперь не то, что было в прошлый раз, в 1979 году. Тогда еще была эпоха разрядки. Теперь все переменилось. Да и у меня теперь все по-другому. Тогда, в 79-м, я еще мог позволить себе полистать книги, поболтать всласть, пропитаться атмосферой кусочка Израиля. Тогда моим главным делом был "дибур", обучение в Москве. И естественно, знакомясь с евреями около книжных полок, я искал себе потенциальных учеников.

Впрочем, и тогда это было непросто. На каждом углу, на каждом пятачке стоит, ходит или крутится ГБшник. Подслушивают, фотографируют, делают киносъемку! Глядишь, пригодятся эти материалы! Особенно, если  удастся застукать, как еврей пытается вынести с ярмарки книгу. Израильская делегация была бы счастлива, если бы все экспонаты достались евреям. Но не тут-то было: ни продать, ни отдать, ни даже подарить не разрешается! Разве - что единичные экземпляры. Единственный способ заполучить материалы - "украсть" фактически свое же! Какая пародия на закон и порядок!                                                           

Ну, надо думать, что теперь, в 1981-м, в самую эпоху "оледенения", будет только хуже. А задача у меня на это раз куда сложнее, куда деликатнее. Я теперь, как хорошая ищейка, ловлю в толпе потенциальных активистов из других городов. Ловлю глазами только, но знакомиться под неусыпным взором ГБ избегаю. Кто-нибудь из учеников вступает в первый контакт.

Пересмотреть как можно больше, отфильтровать, - ведь стекаются тысячи людей со всей страны. Уникальная возможность. Как немыслимо трудно найти подходящих - из всей этой огромной толпы хоть одного- двух, уже был бы успех. Некоторые приходят на ежедневные вечера, организуемые Кошаровским и другими учителями для встречи с членами израильской делегации на  книжной ярмарке. Не пропускаю вечерние встречи и я. Ищу, не покладая рук. Однако самая большая находка находит нас сама.

- Саша, это Феликс, познакомься, – представляет мне Кошаровский на одной из вечерних встреч симпатичного молодого человека лет 25 и бросает многозначительный взгляд.

Как всегда в подобных случаях, договариваемся об отдельной встрече в укромном месте. Феликс Кушнир немногословен. Родился в Молдавии, учился в Томском университете, есть родственники в Израиле. Хочет учить иврит. Прослышал, что учителя собираются в Москве по субботам около синагоги. Приехал. Подошел к первому попавшемуся, сказал, что хочет  учить иврит. Через пять минут его привели к Кошаровскому, тот вечером привел его ко мне. Вот и вся история.                                                                             

Феликс держится очень скромно, говорит мало, но за его скупыми словами проглядывает незаурядный человек, обязательный, с чувством ответственности. Он сам пришел к идее еврейства и к идее отъезда. Мотивации не занимать. Редкое сочетание!                        

Интересно, однако, успели ли его заметить и "сесть на хвост" шпики ГБ,  когда его знакомили с Кошаровским. В обычную субботу - почти без сомнения, но в дни книжной ярмарки и на "Горке" такой ажиотаж… Есть шанс, что не заметили. К тому же больше он туда не пойдет. Понаблюдаем, посмотрим есть ли "хвост".

Все дни ярмарки мы много общаемся. Как бы невзначай я попадаю на те же встречи, что и он, вступаем по ходу дела в беседы. Присматриваюсь, прислушиваюсь - вот он отпустил краткое замечание, вот вырвалось междометие, вот проскользнула мимолетная улыбка.

При возможности я, стараясь казаться естественным, подкидываю вопросы, изощряюсь, как могу. Да. Все идет к тому, чтобы взять Феликса в центральную команду, поручить важнейшие роли. В гуще событий ему место, а не сбоку-припеку. Но как открыться? Как обнажить полузнакомому человеку всю подноготную, как открыть все самое сокровенное? И ведь не только общую идею приоткрыть, объяснить всю структуру… Рискнуть всем! Но и упустить его тоже боюсь. Такая возможность предоставляется один раз.

Я откладываю объяснение со дня на день, словно влюбленный, который не в состоянии произнести решающие слова. И вот уж настал последний день, остаются считанные часы - дальше тянуть нельзя. Находим пустынную улицу и постепенно, шаг за шагом, сначала полунамеками, а потом все конкретнее и конкретнее я посвящаю его в тайну.

Феликс слушает долго, внимательно, не перебивая. Очевидно, потрясен до глубины души. Молчит. Первая реакция дается ему с трудом.

- Да, я готов на риск. Но… вот только как я смогу? Ведь я совсем не знаю иврита! И как мы сможем сотрудничать, когда я в Молдавии, а ты в Москве?

- Это, конечно, проблемы не из легких. Но давай сначала решим принципиальный вопрос. Готов ли ты на роль следопыта и путешествующего учителя? Роль весьма секретную и весьма опасную, и все вознаграждение за которую …

Следует кивок.

- Ну, и прекрасно. Ты сможешь выбраться через пару месяцев в Москву? Организую тебе первый интенсивный курс.                     

Подходят осенние  праздники, а с ними и праздничные хлопоты. Прибавляется забот и у КГБ. Ведь праздничное время - это время встреч с новичками, поиска учеников, формирования новых групп. Что ж, пока внимание ГБ приковано к Москве, есть возможность улизнуть на несколько дней. Под видом поездки на день рождения к Голде я отправляюсь в Тбилиси.

Голда же, не тратя времени даром, с места в карьер развернула в  городе бурную деятельность. Перезнакомилась с массой евреев, как ашкеназских, так и грузинских, и вот уже начались занятия в группе.

Я сижу на уроке, с трудом сдерживая довольную улыбку. Здорово она ведет урок. Не так-то просто в Грузии девушке командовать мужиками, выступая в роли учителя, руководителя, авторитета.                                             

Видимо, довольны и ученики, по всему городу разносится сенсация о приезжей из Москвы - блестящем преподавателе иврита.

В этот период в Тбилиси был единственный преподаватель иврита – Нисан Бабаликашвили, с которым Голда поддерживала дружеские отношения и учила у него ТАНАХ с комментариями РАШИ. Сын известного тбилисского раввина, преподававшего иврит и Тору даже в страшные годы сталинских чисток, Нисан продолжал семейную традицию. Семитолог по образованию, он был также преподавателем Тбилисского университета, и одним из первых в Советском Союзе исследователем истории еврейских общин – грузинской, горской и караимской. В этот период было невозможно себе представить подобную ситуацию в России или на Украине, хотя и в Грузии, где интеллигенция недолюбливала советскую власть, это удавалось не слишком легко. Нисан не мог себе позволить обучать ивриту,  поэтому среди его учеников в основном были семьи, желавшие лишь выучить язык и спокойно уехать в Израиль.

Приехать поучиться у Голды я предлагаю и Кларе. Болезнь помешала ей отправиться вместе с нами в Сухуми. Но и занятия с Голдой разговорным языком могут дать немало. Интенсивно занимаюсь с Кларой в Тбилиси и я, разбирая непонятные  места в учебных курсах, в грамматике. Несмотря на тяжелое положение  в Кишиневе, Клара готовится начать преподавание. Вот только наш канал тайной переписки с Кларой и Одессой погорел.                               

- Я знаю, как можно переписываться, - предлагает Клара. – Через Аню Ерухимович. Это не вызовет подозрений. Она ведь моя старая подруга по институту. Мы все время поддерживаем связь. Она даже приезжает ко мне регулярно.             

Возвращаюсь в Москву в приподнятом настроении.

Тут же, как из рога изобилия посыпались дурные вести из Тбилиси. Властям, очевидно, не по душе явный успех Голды.

Голда Ахиезер:

Я еще даже не окончила школу, когда у меня возникла мысль переехать в Тбилиси, поскольку Кавказ был последним местом, не считая Средней Азии, откуда в 1980-м году еще можно было уехать в Израиль. Сначала я приехала в Тбилиси  на разведку. Мне здорово помогали Гольдштейны – старые тбилисские отказники.

Именно они помогли мне устроить фиктивный брак с Кареном Арутюновым, армянским художником, который считал себя непризнанным талантом и хотел уехать в Америку. Для этой цели он готов был прописать меня у своих родителей. В 1980-м году мы расписались. Я получила желанную в тот момент тбилисскую прописку, которая, правда, окончательно лишала меня права вернуться в Москву, так как по закону, единожды выписавшись из Москвы, туда нельзя вернуться. Даже к родителям. Только вступив в брак с москвичом.

Надо сказать, что еще до этого я успела попреподавать в Москве. Я помню, что мне было всего 17 лет, когда я открыла свой первый ульпан. у меня была замечательная группа очень симпатичных молодых людей, студентов, человек шесть. И я даже успела их довести до довольно высокого уровня.

А потом я переехала в Тбилиси… Поселилась в армянском квартале – на Авлбаре. Я жила там в комнатушке, которая, наверное, была размером в два моих нынешних туалета – три квадратных метра с удобствами во дворе... В стене была стеклянная дверь, закрытая занавеской с противоположной стороны, то есть, из комнаты хозяев и у меня было постоянное ощущение, что мне некуда скрыться от любопытных взоров. 

Я почти сразу начала преподавать. Довольно быстро нашлось очень много молодых людей, которые тогда еще не понимали, чем чревато изучение иврита, а мои призывы к осторожности воспринимались с юмором. Они все время повторяли, что Грузия – не Россия, и в ней никогда не было и не может быть антисемитизма. В основном это были студенты. У меня вскоре собралось даже две группы, и мы довольно быстро начали продвигаться в иврите. Я также рассказывала им о еврейской традиции, истории, по праздникам все начали ходить в синагогу. Занимались мы обычно дома у кого-нибудь из студентов. В моей трехметровой комнате с занавеской снаружи, пожалуй, было бы не очень удобно.

Вся эта идиллия продолжалась где-то около полугода. У нас сложились необыкновенно теплые отношения. Мы встречались, общались между собой, очень сдружились.

А потом начались серьезные неприятности. Сначала всех студентов стали таскать на допросы в КГБ и угрожать, что исключат из университета. Некоторые сразу же отпали. Другие, несмотря ни на что, продолжали занятия. А потом уже, чуть позже, началось давление на меня.

Я держала в своей комнате всю еврейскую литературу, которую привозила в больших количествах для раздачи из Москвы (ксерокопии учебников иврита, словари, книги издательства “Библиотека Алия” по еврейской истории, традиции и т.д.), так как больше держать ее было негде. Мне не хотелось впутывать в столь опасное дело студентов. Я же и так была к тому моменту "деклассированным элементом", находящимся, как  многие, в "состоянии отъезда", и исключать меня было неоткуда. Тем не менее, меня не покидало опасение, что рано или поздно недремлющий враг захочет ознакомиться с условиями моего быта, а это гарантировало срок за хранение и распространение антисоветской литературы, хотя она таковой и не являлась.

Однажды, поздно вечером я вернулась домой, и хозяева сообщили мне, что со мной очень хотел побеседовать милиционер по неизвестному им поводу, а потому им больше не резон сдавать мне комнату, а то мало ли что. У меня все похолодело внутри. Я бросилась проверять, все ли цело в моей комнате. К счастью, туда никто не входил. Хозяев, видимо, крепко напугали, и они попросили меня немедленно покинуть помещение. Так я оказалась на улице в 12 часов ночи со своими немногочисленными вещами и с чемоданом книг. От последнего меня избавил один из моих учеников, Виктор (Авигдор) Мушегян, унесший его в надежное место. Ну а я, конечно же, отправилась к отказникам Гольдштейнам – куда ж еще? 

За мной началась открытая слежка. Я почти не передвигалась одна по городу - всегда было сопровождение, даже в транспорте. И не всегда возможно было понять, кто эти люди: то ли обычные хулиганы, то ли …необычные хулиганы, специально посланные для этой цели. Это весьма сильно действовало на психику. 

Кроме того, поначалу я столкнулась там с очень серьезной проблемой. Я приехала в Грузию из Москвы, где приняты иные культурные и поведенческие коды, и не очень понимала, как нужно себя вести на Востоке, да еще в таком специфическом городе, как Тбилиси. Первое время ко мне все время приставали на улице… Пока я не поняла, что нужно одеваться в черное или коричневое, нельзя носить брюки и одежду ярких цветов и нельзя смотреть мужчинам прямо в глаза. В общем, у меня было довольно много неприятных моментов, которые, помимо неприятностей с ГБ, сильно отравляли мое и без того нелегкое пребывание в этом городе.

Через некоторое время я сняла квартиру в новом районе. В один прекрасный вечер возвращаюсь домой, выхожу из автобуса и вдруг замечаю свет в своем окне. Свет тут же погас. Не померещилось ли мне? Когда я поднялась, то обнаружила, что в квартире изрезана вся проводка и украдены все мои деньги… В первый момент я была уверена, что это обычная кража, но когда я обнаружила, что у меня пропали учебники иврита и тетрадки с записями, мне сразу стало понятно, кто это сделал. Надо было немедленно отсюда уходить. 

Я до вечера собирала вещи при свечах, поскольку света не было. А в час ночи ко мне постучали. Я открыла дверь. Пришли два весьма подозрительных типа. Один их них сказал:

- Я милициааанер. Хааачу здесь сделать обиск в тваааем доме.

- Сегодня уже делали обыск в моем доме, и все, что можно было забрать, уже забрали…

- В этом доме праааизашло убийство!

- Если вы ищете труп, то здесь его нет. Можете быть уверены.

Они как-то потоптались и, намекнув, что, в общем, нечего мне здесь делать, одной в темноте, ушли. И после этого я, собрав вещи, взяла такси и… так как уходить мне было, собственно, некуда… я переехала в квартиру родителей своего фиктивного мужа. Он сам там не жил. Это был дом в старом Тбилиси с тремя комнатами, в которых проживало 11 человек. В каждой комнате по семье – две комнаты занимали два его брата с женами и детьми. А мне любезно предложили место за пианино в большой комнате, где спали родители. Там, за пианино стояла кровать. В комнате не было двери, и первое, что видел всякий, кто входил, - мою кровать из-за пианино и меня в ней….

И так я прожила довольно долго, приноровившись к жизни в армянской семье и научившись спать под храп, стоны, детские крики и семейные сцены, а также песни городского сумасшедшего Кики, который жил за стенкой. Эту картину дополняли удобства во дворе, где с одной стороны не закрывалась дверь, а с другой – довольно большое окно открывало панораму идущим по тротуару прохожим.

Я сняла себе очередную квартиру. Сначала все было спокойно. До тех пор, пока однажды хозяйка не сообщила мне: "Я не могу ничего понять – утром ко мне приходил милиционер, сказал, что ты воровка, обокрала своего мужа, и теперь тобой занялась милиция, и я не имею права держать тебя в своем доме".

Таким образом, я, прожив два или три месяца на съемной квартире с удобствами и с гобеленом Ленина над изголовьем кровати, снова вернулась за пианино… Так повторялось несколько раз.

Однажды, когда моему терпению почти совсем уже пришел конец, я решила сходить в ОВИР и узнать, как мои дела. Хотя уже до этого я получила отказ, но, тем не менее, решила поговорить с кем-нибудь из чиновников. Когда я вошла, меня поджидал вовсе не работник ОВИРа, а сотрудник КГБ. Он мне так сразу и представился, добавив: "Я очень давно хотел с вами побеседовать. Получить всю возможную информацию о вас, о ваших учениках. Я вас слушаю".

Я, честно сказать, никак не ожидала такого поворота событий. Я думала, будет сидеть какой-нибудь бюрократ, который скажет: "я вообще ничего не знаю" или "у нас дела не рассматриваются. И вообще идите отсюда…"  

ГБшник выглядел человеком довольно интеллигентным, совершенно непохожим на российских жлобов из аналогичного учреждения, не имеющих ни малейших признаков индивидуальности. Но, как было сказано выше, – Грузия не Россия. Этот человек был совершенно другого типа, и, кстати сказать, достаточно образованный. Он торжественным, и одновременно заговорщическим тоном произнес: "Если хочешь уехать, то ты должна давать нам информацию обо всех людях, которые приходят к тебе учиться. И вообще отвечать на все наши вопросы. А нет, - значит, ты вообще никогда отсюда не уедешь".

- Ну что ж, значит, не уеду, – ответила я машинально.

- Раз ты не хочешь с нами сотрудничать, имей в виду, что Тбилиси - город небезопасный. Здесь хулиганы ходят, тебя могут убить, изнасиловать, ограбить.

И в последнем замечании отразился местный колорит.

- Знаете, по поводу ограбления я тут уже приобрела некоторый опыт. Наверное, вы в курсе, куда исчезли мои деньги, кассеты и прочие вещи из квартиры на ул. Нуцубидзе.

- Я не знаю, о чем вы говорите.

После этого он начал задавать мне самые разные вопросы. Я отказывалась на них отвечать. Я не имела опыта бесед или допросов в ГБ, поэтому старалась говорить как можно меньше и осторожнее. Я сказала: "Вообще-то я не думаю, что нам с вами есть о чем говорить. Я сюда не за этим пришла. Раз вам нечего мне сказать на тему отъезда, а очевидно, что это так, то позвольте, я откланяюсь и уйду".

Тогда он решил перейти к другой тактике: "Ну смотри, если ты продолжаешь упорствовать в своем заблуждении, то имей в виду, что твои родители в Москве будут уволены с работы, и что их ждут всяческие неприятности". Я несколько опешила. Мои родители уже давно боялись, что их уволят с работы из-за моей деятельности, о масштабах которой они даже не подозревали. Им было, что терять. Они всячески отговаривали меня от отъезда. Я задумалась. Это был неожиданный для меня удар. Не знаю, какой механизм сработал во мне в этот момент, вероятнее всего особая интуиция, которая вырабатывается после длительной борьбы за выживание, и решение вдруг пришло само собой. Я решила пойти на риск:

- Меня этот вопрос совершенно не интересует. У меня уже давно нет никаких отношений с родителями. Если они готовы продолжать жить в стране, которая так издевается над их собственной дочерью и унижает собственных граждан, то я ничем не могу им помочь. Делайте, что хотите.

Это было, конечно неправдой, но я так вдохновенно это произнесла, что видимо, сработало. К моему удивлению, он тут же оставил эту тему и больше ни разу к ней не возвращался.

А потом сказал: "Ну ладно, ты вот сейчас уйдешь, но я бы хотел, чтобы ты села ко мне в машину, и мы по дороге выясним еще пару вопросов". Сама не понимаю, почему я согласилась. Видимо, уже плохо соображала от перенапряжения, стресса и усталости.

Он вывез меня за город и повернул куда-то в лес. 

- Теперь ты отсюда не выйдешь до тех пор, пока не подпишешь мне бумагу о том, что ты согласна с нами работать.

- Ну что ж, значит, будем сидеть в лесу.

- Тбилиси - такой город, что если тебя убьют или изнасилуют, никто не удивится.

- Вы тоже не удивляйтесь, если по каким-нибудь "голосам" передадут, что хулиганы меня избили и изнасиловали, и мой труп нашли в лесу. Всем будет понятно, кто эти хулиганы.

Видимо, на него это подействовало. Так мы продолжали молча сидеть. Я  почувствовала, что он начинает ерзать и не знает что делать. Да и ситуация, в сущности, дурацкая - он так ничего и не добился, и уже не знал, о чем говорить. Какой же смысл дальше сидеть? Он начал вести какие-то нелепые разговоры: "Любите ли вы Высоцкого? Не хотите ли вы музыку Высоцкого послушать?" Я ему говорю: "Знаете что, отвезите-ка меня в город". И самое интересное, что он сдался. Привез и высадил меня в центре города. Больше я никогда его не видела.

Тем не менее, ГБ продолжила свою линию по выживанию меня из всех возможных квартир… Мне стало понятно, что в Тбилиси дальше жить я не смогу.

Я на некоторое время вернулась в Москву. Шел 1982 год. В Москве я познакомилась с Женей Паланкер из Еревана. Она сказала: "Как здорово! Ты живешь в Тбилиси. Приезжай к нам в Ереван. Мы в отказе, и у нас вообще очень много людей, которые интересуются ивритом. Сможешь у нас жить и преподавать." Женя, ее муж Вилли и двое их сыновей уже несколько лет были в отказе. Их дом всегда был открыт, они консультировали всех желающих по поводу отъезда, помогали нуждающимся.

Так я переехала в Ереван, где стала первым преподавателем иврита. В первый же вечер после моего приезда я должна была рассказать собравшимся об иврите. У Паланкеров в гостиной собралось столько людей, что едва нашлось место для всех. "Вот это да! – подумала я, а в Советском Союзе принято было считать, что в Армении вообще нет евреев". У меня сразу же набралось несколько групп по изучению иврита.

Как ни удивительно, преподавать иврит в Ереване можно было совершенно беспрепятственно. Я никак не могла в это поверить и все время ждала вызова в ГБ или какой-нибудь провокации. Ереван был редким городом в советском Союзе, где не преследовалось изучение еврейской культуры, видимо, в силу традиционной ненависти к советской власти. Да и евреев там было мало, а Москва не слишком вмешивалась в эти вопросы. Одному из моих учеников через знакомых, по-дружески, передали из КГБ, что они открыли на меня дело. Однако никаких дополнительных шагов предпринято не было. Им явно неохота было этим заниматься, да и не было фактора антисемитизма, столь подогревавшего местную инициативу ГБ в России и других республиках.

Год, проведенный мной в Ереване, оставил во мне самые теплые воспоминания. Семьи Паланкеров, Заславских и многие другие стали для меня близкими людьми. Мы собирались вместе на Шабаты и праздники, ставили пуримшпили, вместе проводили время, и атмосфера в этой маленькой, спонтанно образовавшейся общине, была, как в семье.

Сезон праздников подходит к концу. Наступает Симхат-Тора  - особый праздник для еврейской молодежи. И вот я снова у Центральной синагоги в Москве. Боже, сколько евреев! Почти, как в лучшие годы. Не меньше половины улицы затоплено народом. Вхожу в толпу. Какое все-таки наслаждение со всех сторон видеть еврейские лица: пусть не всегда интеллигентные, дружелюбные, духовные, но такие свои!

Кручусь в толпе, слушаю обрывки разговоров, эпизодически вступаю в беседу и сам. Ищу потенциальных учеников, людей из городов. Сильный людской поток втекает в здание синагоги. Полно, полно людей, яблоку негде упасть. Вы только подумайте, неужели мы в      Москве, столице враждебной сверхдержавы! Евреи, евреи, кругом одни евреи!… 

Выбираюсь наружу. У правого крыла синагоги пристроены узкие  подмостки. На этих подмостках, как на сцене, в последние годы еврейские активисты стали устраивать  импровизированные концерты для бурлящей толпы. Пытаюсь приблизиться. Боже, какая давка! А вот на подмостки пробираются люди. Ба, да это же Юлик Эдельштейн! Я не верю своим глазам. Да, да, Юлик стоит бок о бок со своим приятелем Левой Щеголевым. Начинается концерт. Юлик - ведущий. Исключительный ведущий, великолепный. Под стать и концерт.                             

Энтузиазм публики кажется безграничным. Концерт окончен, в толпе начинаются танцы, песни, слышится радостный смех. Настоящий народный праздник. Время отправляться домой. Какой замечательный выдался праздник. Вот только с Юликом Эдельштейном непонятно: как же увязать подпольную деятельность в проекте городов и… такое демонстративное выступление? Но одурманивающее обаяние праздника настолько сильно, что ощущение опасности затушевывается, отступает.                    

А вот Кошаровский огорчился чрезвычайно, даже рассердился: "Что за молодость взыграла? Да, в последний момент надо было заменить занемогшего ведущего. Ну, что, кроме тебя никого нет? Ну, было бы не так замечательно. Что это конец света?" 

Увы, предчувствия Кошаровского оправдываются в полной мере. Очень скоро становится понятно: власти всерьез замыслили   вывести Эдельштейна из игры. Аннулировали его московскую прописку. Теперь Юлик долгие периоды  вынужден жить в Харькове на квартире жены. Зачастили повестки из военкомата, того и гляди "забреют" в армию. А уж там раздолье для ГБ. Юлик вынужден подолгу скрываться. Ситуация тяжелая, перспективы неопределенные. И все же он не падает духом. Ищет с упорством  и изобретательностью малейшую возможность продолжить дело и в  Москве, и в городах. Но силы уж больно неравны. Давление все сильнее, все изощреннее, все нестерпимее.     

Настал момент, когда мы осознали, что текущую работу по городам Юлик выполнять не в состоянии. Все, на что можно рассчитывать, что он продолжит свои замечательные туристические летние лагеря.

- Надо принять как факт, что по большому счету он выходит из игры, – с горечью констатирую я на встрече "верхушки" (я, Миша и Кошаровский)                                    

- Не забывайте, - возражает Кошаровский, - Юлик - человек, который умеет добиваться успеха!

Но Миша скептически качает головой.

- Лучшее, что мы в этом положении можем сделать, это сделать  выводы, –  говорит он.                      

И вдруг мне вспомнилась замечательная мысль Вити Фульмахта, услышанная накануне. Есть, говорят, такая игра "21", называется.  Первый, кто набрал 21 очко, проиграл. Очень эта игра напоминает нашу отказную жизнь. Всякая деятельность - это набирание штрафных очков в глазах ГБ. Кто берет на себя слишком много, быстро набирает свои очки. И, глядишь, сгорел!

Пришло время отправляться Баевскому в Самарканд. Больше года прошло после моего разведывательного визита. Ездил с  подготовительным визитом и сам Баевский. И вот, наконец, отправляется на целый месяц, жертвуя своим отпуском. Приходится идти на риск: в том же самолете багажом летит немало учебных материалов и литературы об Израиле. Только бы удалось подготовить хотя бы двух-трех учителей… и пошло бы, пошло бы, как лесной пожар, не остановишь. Но ГБ понимает это не хуже нас.          

За каждым шагом следят. Стоит только появиться в еврейском квартале чужаку - немедленно на заметку. И синагогу держат крепко, на коротком поводке. Никто почти смысл молитв не понимает, читают автоматически, а поди начни объяснять -  не поздоровится!

Такая поездка - настоящий прыжок в неведомое. Вот он уедет, и нет связи. На целый  месяц. Страшно мне, наверное, больше, чем ему. Вся надежда - на ребят на месте, в Самарканде, что все надежно приготовили. А если нет?

Бывают же такие совпадения. Почти в то же время отправляется с визитом в Среднюю Азию Дорит Хоффер – израильтянка, имеющая швейцарское гражданство. Нечасто выпадет сотрудничать с иностранцами в планировании их поездки, а главное, о результатах                                                         никогда не узнаешь. А вот Дорит удалось переправить мне каким-то неведомым путем свой отчет. Весьма кстати. ...Прошло много лет, прежде чем я узнал, что Дорит и есть та самая Юдит из  Иерусалима, с которой я переписывался.

После праздников начинаются занятия во второй группе в обновленном составе. От прошлого остался один лишь Реувен.  Теперь к нему присоединились Алла Суд и Лева Тукачинский, а потом и еще пара учеников. Группа подобралась на редкость удачная. Занятия как-то сразу заладились, пошли с подъемом, резво. И  ощущение, что получается, быстро передалось всем. И каждый раз на уроке замечаешь, как приятно им друг друга увидеть. Да и самому мне, пожалуй, больше других симпатична эта группа. Проходят считанные недели, и все явственнее ощущение, что вот уже вторая моя сильная группа обрела жизнь.

Постепенно ученики начинают вовлекаться и в работу по городам. Алла соглашается хранить литературу. Позднее она с мужем стали принимать у себя приезжих из городов. На их квартире проводятся тайные встречи, совещания, переговоры. Алла живет недалеко от меня, поэтому неизбежно их квартира приобретает особый статус.  Но мне видится большая роль и для самой Аллы. Я хочу, чтобы она тоже стала тайным учителем, как Женя Гуревич и Марк Золотаревский.                                                                                                                                                                         

Лева Тукачинский - колоритная, особая личность. Походка вразвалочку. Нечесанная копна волос, неизменная сигаретка в руках. Наверное, так должен бы выглядеть остепенившийся одесский хулиган. Прошло немало времени, прежде чем я убедился, что за псевдохулиганистой внешностью скрывается тонкая душа и золотое сердце, не говоря уже о незаурядном мужестве и ответственности. Лева с радостью взялся за дело и выполнил немало непростых, деликатных и опасных поручений.                       

- Только не вздумай менять стиль, -  беззлобно подшучивал я, – это же находка!

Ответом была добрая дружеская улыбка.

Начинаю приглашать на занятия в эту группу приезжающих из городов. Уровень знаний у учеников вполне приличный, а атмосфера настолько приятная и непринужденная, что группа, пожалуй, может служить живой рекламой изучения иврита и того ощущения праздника, которое оно приносит. После урока мы для вида расходимся по домам, а на самом деле выходим на улицу из прослушиваемой квартиры и подолгу, порой часами, обсуждаем все, что связано с проектом городов. Итак, теперь есть два урока, на которые я могу приводить приезжающих. Они разнятся по уровню и по стилю, так что можно варьировать.

Где-то к полуночи прибываю домой, измученный донельзя. Наскоро набиваю желудок и плюхаюсь в кровать. Работа моя дворницкая -  вставать ни свет ни заря.

Между тем наша деятельность в городах все расширяется. То и дело обнаруживаются новые имена, как в уже известных городах, так и в совершенно новых.  Становится затруднительно всю эту информацию хранить. Во-первых, несколько десятков активистов. Во-вторых, еще пара сотен людей в городах, с которыми был или планируется контакт. Надо знать адрес и телефон каждого из них. Какого рода деятельностью он занимается, к чему склонен – к беседам и убеждению людей, к преподаванию, к хранению или перевозке литературы. Надо знать, кто из них прошел психологическую подготовку в преддверии допросов в ГБ. У кого что именно хранится. Кого когда надо пригласить в Москву на интенсивный курс, кто будет участвовать в летних лагерях, кто приглашает учителя в свой город для преподавания. Конкретные просьбы каждого. Итоги встреч и договоренности.

Все это в голове не удержишь. Эх, компьютер бы! Но персональный компьютер пока что дело редкое, и его наличие не объяснишь персональными нуждами, он выдает крупный проект. Исключается. Увы, надо полагаться по старинке на ручку и бумагу. Но при этом надо организовать саму систему хранения и обновления информации максимально современно, профессионально. Задача не из простых. Как совместить необходимость быстрого доступа к информации и максимальной скрытности. Нет ничего дороже, чем адреса и остальные данные наших людей в городах. Это сердце всего проекта!                                                                                                                                                               

Ведь в любой момент может случиться обыск у меня и у каждого, кто связан с проектом городов. Пусть ГБ лучше хватает магнитофоны, технику, учебные пособия, книги. Но информацию необходимо обезопасить любой ценой. Как минимум, ту, которая хранится централизованно у меня. Без всего остального как-то можно прожить. Но упустить информацию - значит, поставить беззащитных людей под удар. Удар под корень!

Но, с другой стороны, если система хранения информации так построена, что информацию нельзя вовремя получить, передать, откорректировать, - такая система тоже никуда не годится. А требования к оперативности необычайно суровы: люди из городов идут уже сплошным потоком. Из-за отсутствия оперативной связи то и дело люди приезжают в Москву неожиданно, без предупреждения. Иногда по несколько человек из разных мест в одни и те же дни. А ведь для каждого приезд в столицу - событие. И каждый рассчитывает, что ему будет уделено должное внимание, а информация, которую он передаст, будет должным образом воспринята, усвоена и помещена в надлежащее хранилище. А нередко и ему самому нужна информация - какой-то адрес в его городе или данные о том, кому именно и какие книги отправлены в его город. И мало кто осведомлен о масштабе нашей деятельности, и невдомек ему, почему мы затрудняемся его обслужить так, как если бы он был единственным посетителем.           

По-видимому, необходимо построить трехуровневую систему хранения информации. Первый уровень должен обеспечить наибольшую скорость доступа к данным при небольшом их объеме, а третий, наоборот,  - полное хранилище с максимальной надежностью хранения и с медленным доступом. Второй уровень - промежуточный.

Сказано - сделано. Для надежного хранения на нижнем уровне я выбрал несколько семей, которых я знал еще по стародавним, “доеврейским” временам и которые умели держать язык за зубами. Семьи эти подумывали об отъезде в дальней перспективе, но никаких практических шагов для этого не предпринимали, в еврейской деятельности не участвовали и внимания властей не привлекли.

Все данные я переписал для уменьшения объема бисерным почерком и запечатал в большой конверт.

- Там адреса наших людей в провинции, архив, - передавая конверт на хранение, объяснил я доверителям. - Подержите у себя месячишко. Потом заберу. Страшных секретов здесь нет. Даже если власти прознают, неприятности могут быть не у вас, а у тех, кто фигурирует в списке. Но хранить надо аккуратно. При малейшем подозрении, опасении обыска, или если со мной вдруг что-нибудь случится, архив следует уничтожить.

Конверт я перевозил с места на место раз в месяц, каждый раз выбирая следующий адрес по жребию. Таким образом, рассчитать заранее, где находится конверт, ГБ не могла бы. Идея «блуждающего архива» была навеяна публикациями в печати о системе хранения американских стратегических ракет. Согласно этим сообщениям, ракеты не находились на стационарных позициях, а перемещались по случайному маршруту по системе подземных шахт, чтобы уменьшить вероятность попадания в них ракет противника.

На критический случай был заготовлен дубликат, который хранился в самом тихом и надежном месте, которое я только мог себе представить. Туда я наведывался изредка, как бы невзначай, не чаще, чем раз в несколько месяцев - заменить конверт на новый, содержащий обновленную версию.

Система хранения второго уровня содержала данные лишь основных, действующих активистов, да и то главным образом адреса. Также написанная бисерным почерком на папиросной бумаге, все данные  умещались на нескольких небольших листочках. Заведовать этой системой взялась мама.

Архив второго уровня мама хранила в тайничке, время доступа к которому не превышало двух часов. В случае надобности мама забирала записи, привозила мне на коррекцию и внесение новой информации, и при первой же возможности возвращала обратно. 

Это был неожиданный ход. ГБ была застигнут врасплох, и в течение продолжительного времени мама могла свободно действовать, не привлекая излишнего внимания и не "засвечивая" места хранения. 

Родители активистов, даже куда более молодые, чем мои, очень редко помогали своим детям. А уж взять на себя столь ответственную и непростую миссию - такого я вообще не слыхал. Что и говорить, мамин духовный масштаб проявлялся во всем!

Сокращенная версия архива второго уровня хранилась непосредственно у меня. Там содержались тщательно отобранные данные, которые, по моим оценкам, должны будут понадобиться в ближайшее время. Это был маленький листочек, написанный своеобразным кодом на папиросной бумаге. В квартире я хранил его между страницами книги в нашем большом книжном стеллаже. Найти его там при обыске было бы нелегко.

Чтобы иметь возможность брать листочек с собой в город, в моей одежде был сделан потайной карман. Даже при личном обыске ни листочек, ни карман не прощупывались. Впрочем, я надеялся что успею проглотить его вовремя, даже в экстренной ситуации. С этим листочком я отправлялся на все встречи с иногородними, и туда же заносились все коррективы и новая информация, которую они сообщали.

На то, чтобы развернуть и отладить всю эту систему хранения  информации, не прерывая текущую деятельность, понадобилось несколько недель. Зато, почувствовав, что система "задышала", я испытал огромное облегчение.

Но долго почивать на лаврах не приходится: подпирает другая, не менее острая проблема - снабжение литературой. Ведь каждому визитеру мы стараемся дать как литературу для чтения об Израиле и еврействе, так и учебные материалы. Поскольку многие приезжают непредсказуемым образом, где-то должен быть заготовлен запас. До сих пор все это хранилось в доме у Реувена. Но масштабы расширяются, материалов нужно все больше и больше. Его квартира уже превратилась в склад. А это уже не скроешь от ГБ. Обыска не миновать! Найдут столько материалов - считай, что проект провалился, не говоря уже о судьбе Реувена.

Нужно безотлагательно построить полную систему хранения и снабжения литературой. Управлять этой системой по-прежнему будет Реувен, по крайней мере покуда он еще не слишком примелькался КГБ. Но построить такую систему - это, несомненно, моя задача.

Система должна иметь по крайней мере два уровня - уровень складирования и долгосрочного хранения, и уровень оперативного хранения и поставки. Долгосрочное хранение в идеале следует распределить на возможно большее число складов. Такую систему в принципе труднее обнаружить, меньше риска для хозяев, и меньше ущерб при конфискации.

Но это в идеале: когда изобилуют желающие или, по крайней мере, есть время на скрытые и долгие поиски. Теперь же, когда накопилось немало материалов, на каждого из первых ляжет немалый объем хранения. Мобилизую на поиски всю центральную команду. С трудом удается обнаружить три квартиры. Остальное, "кровь из носа" каждый рассовывает по своим друзьям и знакомым. Хоть на время квартира Реувена должна быть расчищена полностью.

Но, организовав секретные склады, бессмысленно заполнять их из несекретного источника. До сих пор учебную литературу мы получали через Игоря Гурвича. Игорь обслуживал всех московских учителей и был несомненно известен ГБ в этом качестве. Поскольку ГБ контролировала всю множительную аппаратуру (ксероксы), приходилось фотографировать каждую  страницу и отпечатывать в домашней лаборатории. Хотя фотографов и размножителей литературы пока не трогали, слежка за ними, несомненно, была.                            

Русскоязычную литературу об Израиле и еврействе мы получали через издательскую систему Виктора Фульмахта. Фульмахту,  известному отказнику, всегда бывшему на виду, безумно общительному и разговорчивому, пожалуй, удалось создать образ человека, вовсе не подходящего для секретной миссии. При этом свою деятельность в качестве руководителя "издательства" он успешно держал в секрете. Об этом знало буквально несколько человек. Вполне вероятно, что ГБ не пронюхала об этом. Пока не пронюхала … Значит, временно можно пользоваться его услугами, но недолго.

При этом необходимо, не теряя времени, взяться за создание совершенно отдельного и секретного производства, которое работало бы только на города. Только тогда мы сможем организовать работу с максимальной скрытностью, будем в состоянии планировать на месяцы вперед. Перестанем, наконец, страдать от задержек поставок осенью из - за резких скачков спроса на учебные пособия в Москве.

Начнем с учебной литературы. Это нужно срочно. Немедленно начинаем поиски фотографа. Задача не из простых: нужно не просто умение фотографировать - человек должен иметь достаточно свободного времени, быть готовым устроить у себя дома фотолабораторию и, конечно, уметь держать язык за зубами.

Искать, искать, скрытно, но не покладая рук. И вот кандидат найден. Это Гриша Данович (вообще-то серьезный физик). Реувен будет его начальником. Надо связать воедино функции производства и хранения: будет лучше координация и меньше нестыковок. Реувен должен общаться с фотографом как можно реже. Вся продукция должна поступать на промежуточный склад. Это входит в задачу фотографа и его помощника. И только оттуда Реувен со своими людьми в удобное для них время, когда нет помех и слежки, должны переправлять продукцию на склады долговременного хранения.

Оригиналы всех материалов хранились в особых местах. Само размножение должно было производиться со специально изготовленных Мишей качественных "вторичных оригиналов". Хранением как первичных, так и вторичных оригиналов тоже заведовал Миша. Как только "вторичные оригиналы" поступили в наше распоряжение, работа закипела.

Позднее мы начали получать "вторичные оригиналы" и от Фульмахта.

Фульмахт взял на себя не только печать. Он старательно искал, собирал и анализировал все новое, могущее стать полезным просветительским материалом. Заказывал переводы и собирал отзывы читателей. Контакт на почве литературы у нас с ним не прерывался. Понемногу продолжали заказывать и у него, когда у нас был дефицит, а он простаивал.                                              

Миша обеспечил нас "вторичными оригиналами" также для записи кассет - учебных и музыкальных. Функцию записи взял на себя Марк Золотаревский. Теперь стало возможным составить постоянный набор, включающий учебные пособия и "сладкое", то есть музыку и просветительскую литературу. Наборы предварительно готовились, упаковывались и ждали своего часа. Когда появлялся новенький, ему без дальнейших околичностей вручался набор.

Квартира Реувена была превращена в оперативный склад снабжения.                

Кроме цельных подготовленных наборов, у него хранились отдельно все их составные части - на случай, если кому-нибудь нужно дополнить, - и, естественно, новинки. Процесс, которым руководил Реувен – "производство - складирование – поставки", требовал целой группы. Ему же зачастую все приходилось делать самому. Тогда вся центральная  команда, кто только мог, приходила на помощь. Изрядно доставалось и мне.

Кроме тех, кто наведывается в Москву за литературой, все больше народу приезжает учиться. Кому удается организовать командировку в Москву, кто едет якобы на лечение, а некоторые даже жертвуют частью отпуска или отгулами. Приезжают обычно на 7-10 дней, реже на две недели. Но где остановиться на это время? У родственников? Но, увы, родственники далеко не всегда разделяют наши убеждения. У друзей? А готовы ли друзья пойти на риск, ведь не скроешь же от них, что учишь иврит, да и можно ли полагаться, что все они умеют держать язык за зубами? В идеале хорошо было бы снять тайную квартиру. Значит, снова, уже в который раз, нужно найти надежного, неизвестного ГБ человека, готового снять квартиру якобы для себя. И тем самым пойти на немалый риск. Вся команда принялась искать такого человека. Неудача, еще поиски, опять неудача.

Но возможно иное, пусть худшее, временное решение - рассредоточить приезжающих по многим, хоть и несекретным квартирам. Мы начинаем с квартиры Жени Гуревича, семейства Суд, Левы Фридлендера. Несколько семей моих учеников и их друзей готовы принять приезжающих. Кое-где находятся временно пустующие квартиры. Но этого мало. Начинают приходить запросы на конец января - начало февраля - время студенческих каникул.  Куда, куда поместить людей? Я начинаю чувствовать, что теряю контроль над происходящим. Что, запретить людям приезжать? А ведь немного нужно, чтобы создать кризисную ситуацию! Да и как запретишь? Связи-то толком нет!

И вот, совершенно неожиданно пришло спасение -  квартира есть! Правда, всего на полгода, но уже можно вздохнуть. Через неделю еще сенсация - один из учеников нашел желающих сдать прекрасно оборудованную зимнюю дачу под Москвой.

Окрыленный, я спешно организую особую бригаду учителей, которая будет специализироваться на интенсивном обучении приезжающих. Центральным будет Женя Гуревич, а к нему в подмогу Золотаревский, Баевский и Фридлендер. Что ж, еще один отдел - приема и обучения потенциальных учителей начал, кажется, функционировать.

"Если бы я был Ротшильд", - размечтался бедный касриловский  еврей, когда жена попросила денег на Субботу… а у него ничего не было". Так, помнится, начинается замечательный рассказ Шолом - Алейхема.

Вот и я, кажется, размечтался, не о деньгах правда, а о человеческом совершенстве. Вот как было бы замечательно, если бы все приезжающие из городов в Москву, пунктуально следовали бы инструкции… Может, и у нас было бы не меньше достижений, чем денег у Ротшильда!   

Ведь каждого инструктировали специально: не звонить лично мне по телефону без крайней необходимости. По приезде войти в контакт только лишь со связными. Мне звонить только в случае возникновения непредвиденных обстоятельств. Но даже в этом случае не представляться и говорить как можно меньше. Договориться о встрече, записать время и место. Ни в коем случае не спрашивать, как найти указанное место. Это немедленно выдаст, что звонит не москвич. Я всегда ведь назначаю в общеизвестном месте или даю исчерпывающие объяснения.

Но, увы, как далеко бедному еврею до Ротшильда, так и далека реальность от инструкций. Вот и слышны в моей телефонной трубке, а значит, прямо в ГБ, десятки разновидностей периферийных акцентов со всех концов страны. Такова, наверное, естественная реакция человека, и никакой инструкцией ее не обуздаешь. Вот попадает человек из далекого, пусть и большого города в огромную Москву, подавляющую своими размерами, темпом и изобилием кишащего народа, и теряется, чувствует себя песчинкой  в океане песка. Хочется сразу найти своих, чтобы ответили, устроили, обогрели. И самое лучшее, конечно, без долгих околичностей позвонить "самому". Зачем вся эта бюрократия со связными?                   

Звонок. И вот раздается в телефонной трубке долгожданный голос "самого". Но звучит он настороженно, напряженно, скорее отчужденно, чем радостно. От волнения у звонящего вылетают из головы последние остатки инструкции. И рефлекторно ему хочется убедить "самого", что нет здесь ошибки, что не случайный он человек, которого можно оставить на улице. И начинается: "Я такой-то такой-то, из такого-то города, мне ваш телефон дал тот-то при таких-то обстоятельствах". Все, как на духу.

Как правило, мне удается прервать излияние, сразу предложив встречу, но бывают увлекающиеся или, которые непременно стремятся выложить по телефону все, что знают!             

И вот, опять, положив трубку, я сижу, бессильно опустив руки, опустошенный, ошеломленный, как от удара. Какое непереносимое чувство острой боли, когда ощущаешь, как это любовно построенное тайными стараниями и подвижническим трудом здание, рушится, рушится у тебя на глазах. Как лишается жизненных сил твое детище, которому ты посвятил себя. Как срываются покровы с интимного, и с глумливым вожделением поедают глазами запретный плод бесстыжие твари!

Кому расскажешь? С кем поделишься? Словно воры завелись в твоем доме, и нет в нем уже ничего твоего, ничего запретного для других. До всего дотянутся их гадостные руки, все ощупают, все испоганят! И вот ты сидишь в унизительном бессилии и чувствуешь, как что-то накапливается против тебя. Как яд, как взрывчатка, как запущенный часовой механизм - только ждет, ждет своего часа. Что-то подтачивает твои силы, твою устойчивость, твою безопасность.

Такова истинная цена преступного небрежения, недомыслия. И грешат этим вполне думающие, образованные люди. Мало своих, так добавляют еще иностранцы. Эти вот, несомненно, должны были пройти хороший инструктаж. А вот, на тебе, недавно поднимаю трубку и слышу: "Извините, пожалуйста, можно с вами встретиться. Мне сказали, вы разбираетесь в том, что происходит в Ташкенте".

Ну, хоть вешайся! Вылетело слово, не вернешь! Легче родиться заново, чем заставить ГБ что-нибудь забыть. Пусть еще не хватают, не тащат, но чувствуешь, как заносят над головой дамоклов меч.                                                                                                                                          

Делать нечего, еду на назначенную с иногородним встречу "заведенным", в состоянии сильнейшего стресса. И… нередко "набрасываюсь" на незадачливого своего абонента. Глупо, знаю, не начинают строить отношения с выговора, но я уж не властен над собой. Нелегко объяснить человеку его трагическую ошибку, но без  резкости. Нужно заставить понять, прочувствовать. Никто из них, в конце концов, не прошел подготовку для подпольной работы. Да и не могут они оценить масштабы опасности, - ведь каждому из них ведома лишь малая часть всей картины.

Но ГБ почему-то не делает нам скидок на "любительство". Вот уже  не раз я обращал внимание, что помимо званых приходят на назначенные свидания и незваные гости. Постепенно привык каждый раз исподволь внимательно осматривать окрестности места встречи. Все чаще удается обнаружить каких-нибудь странных типов, расположившихся по соседству на лавочке, а то и просто, казалось бы, невзначай, проходящих мимо. И каждый раз екнет в сердце - они!

А может, в остальных случаях я просто их не узнаю? Волей-неволей тренируюсь регулярно. Проходит время - взгляд становится наметанным, и просто в московской толпе я уже привычно выделяю эти физиономии с каким-то странным, застывшим, будто каинова печать, выражением лица. Не обольщайся, говорю себе, наверное среди ГБшных шпиков есть и лучшие мастера, которых не распознаешь. Омерзение и животный страх – словно вдруг наткнулся на скорпиона или другую подобную тварь - заставляют содрогнуться.                     

Но не для того же я встречаюсь с людьми из городов, чтобы дать себя тайно сфотографировать и записать нашу беседу средствами шпионской электроники. Начинаю изощряться, меняю места встречи. Для особо важных встреч специально оговариваем заранее: приходим раньше на час, чем договариваемся по телефону. Штука нехитрая, а вроде работает.

Или такой прием. Долго петляю, а потом неожиданно выхожу на большой пустынный отрезок, чтобы нельзя было незаметно подкрасться. Что, ж "товарищи" не упорствуют. Спокойно исчезают, чтобы в следующий раз появиться снова. Все чаще встречаю их в городе, при любых, даже мимолетных, встречах с братом. Бывает едешь в метро, погрузившись в книгу. Почувствовав пристальный взгляд, рефлекторно поднимаешь глаза - и вот опять, еще один. Тотальная слежка!          

Перевожу часть встреч в квартиры, - там можно хотя бы переписываться. Иногда это проходит, но тоже не всегда. Не привыкший к такому способу общения человек нет - нет да и брякнет что-нибудь вслух. К тому же новички из городов, не нюхавших ГБ, как правило, не понимают, зачем нужно так секретничать. Им кажется, что я перегибаю палку, секретничаю чересчур. Есть и такие, что считают, что у меня что-то вроде мании - то ли  величия, то ли преследования. Действительно, как объяснишь нормальному человеку, что изучение языка представляет опасность, что ГБ видит в этом - и оправданно – основной фактор еврейского национального возрождения. 

Так или иначе, скрытая передача информации необходима. При этом скрытность не должна выглядеть таковой. Чем больше я что-то скрываю, тем больше они будут стараться это раскрыть, докопаться до каждой детали. А если могущественной организации, обладающей всем мыслимым арсеналом технических средств и неограниченными человеческими ресурсами, не удается перебороть горстку евреев, это вызывает бешенство. Только держись!

В нееврейских кругах познакомился с Виктором Мазе, - он излучал какое-то особое душевное тепло и создавал расположение к себе. Присмотревшись к нему, рискнул заговорить: 

- Сейчас иврит входит в моду, - говорю - даже из других городов приходят просьбы. Но есть, наверное, немало таких, кто хотел бы учить, но нас не знает. Ведь, не дашь же объявление в газете! Если, вдруг, по случаю, наткнешься на кого, дай знать. Будем рады помочь.                                                                                                

- Представь себе, есть такой человек. Мой тезка, Виктор, замечательный человек, доцент Ростовского университета. Как раз просил меня достать ему самоучитель, но я не знал куда обратиться. Он будет здесь через месяц в зимние студенческие каникулы.                                                                                                                                                                           

У Юлика Кошаровского был обыск. Спешу к нему. Он выглядит  бледным, мрачным, издерганным. Еще у кого-то обыск, и еще. Все это, якобы, в рамках следствия по делу свердловчан Шефера и Ельчина, арестованных в сентябре. Ну, Юлик, предположим, уроженец Свердловска, знаком, кажется, с ними. Но у остальных- то что искать? Видимо, "свердловское дело" - лишь предлог для новой волны преследований.                         

- Похоже, мы попали в холодное течение, - предупреждает Юлик нас с Мишей. - Остерегитесь, - покопайтесь у себя, проверьте, может, в текучке, в суете что-нибудь важное осталось в доме.

-  А что, у тебя что-нибудь такое забрали, - заподозрил я? Может,  какие адреса, телефоны по городам? - Юлик покачал головой.

В Москву прибывает Феликс. Уже все подготовлено к его визиту. Жить будет попеременно у Гуревичей и Судов. Учиться - у Гуревича. Им предстоит, занимаясь почти каждый день, пройти за 2 недели огромный объем. Наконец-то выдалась возможность определить и обсудить с Феликсом его роль. Ему предстоят постоянные разъезды. Надо будет проверять в городах новые имена, которые поступают к нам из разных источников. Знакомиться с этими людьми, выяснять насколько серьезны их намерения. Кого-то, может, подбодрить, кого-то простимулировать, а кому-то оставить просветительские материалы и самоучитель.

Феликс получает даже полномочия включать новых людей в нашу сеть. В каких-то ситуациях он будет связным, а в других приезжающим учителем для начинающих. Нечеловеческая почти задача все это успеть. Уже сейчас у меня есть почти сотня новых адресов для проверки в более, чем в 15 городах!

Прежде всего, нужно наладить тайную и безопасную систему встреч в Москве. Я должен всегда получать свежайшую информацию, а Феликс - материалы и новые инструкции. Сделаем, скажем, так. Пусть он мне звонит и говорит:

- Привет, ты будешь завтра вечером?

- Да, собирался.

- А во сколько?

- Еще не знаю, часов в 8-9, как получится.

- Ну, ладно, я вообще-то имел в виду пораньше. Если не застану тебя, так ничего срочного, в другой раз.                                                            

Такая беседа будет означать, что мы встречаемся сегодня в 5 часов в условленном месте.

Заранее уславливаемся о нескольких местах, где будем встречаться. Каждому присваиваем номер. Если по телефону говорим, что встречаемся в одном из этих мест, на самом деле встречаемся в месте, соответствующем следующему номеру.

В круг задач Феликса должна также войти подготовка летних лагерей. Пора уже начинать готовить следующий, хотя  на дворе декабрь. Надо будет загодя высмотреть тихое, хорошее место и снять заранее, пока еще не сезон. Скажем, в Крыму. Два раза подряд на Кавказ, наверное, не стоит ездить, чтобы не примелькаться. А Крым удобен еще тем, что находится гораздо ближе. С Украины, из Молдавии и даже из Москвы легко можно добраться поездом, нет нужды в самолетах, а, следовательно, в регистрации паспортов. Проще выбраться незамеченным. Но есть и недостаток: даже в разгар сезона еврейские лица здесь больше выделяются, чем среди кавказских типажей.

А еще мне хочется попробовать провести маленький дополнительный летний лагерь в сентябре, скажем, в том же Крыму. Я к этому времени вернусь в Москву. ГБ, увидев меня на месте, перестанет искать другие лагеря. А мы тут под их носом проведем еще один. Неплохо бы!

А проект, как огромная махина, как раскрученный маховик... Безжалостно тащит тебя, не считаясь ни с чем.

Время летит. Наступает конец января, получаю сообщение о приезде Виктора Изаксона из Ростова. И вот передо мной обаятельный интеллигентный человек лет 40, весь излучающий расположение и неподдельную доброту. "Он пришел за  самоучителем, но сдается мне, он получит больше", - подумалось мне.

Сильный математик, мыслитель и блестящий спортсмен, Виктор поведал мне о своем долгом пути смятения, исканий и душевной борьбы, который привел его в конечном счете к еврейству. Да, такой рассказ не выдумаешь в ГБ. Этот человек - настоящий. Виктор охотно присоединился к проекту и сразу же предложил помощь в организации летних лагерей. Ему, опытному путешественнику, говорит, это будет только в радость. “Эх, вот бы с десяточек таких парней, - подумал я, - да мы бы всю страну перевернули!"

К концу января власти начали против меня новую кампанию. Одна за   другой стали приходить повестки в милицию. Игнорирую. Повестки начали приносить посыльные - сначала один, потом другой. Вот младший  офицер милиции с двумя дружинниками, вот уже капитан - участковый с двумя солдатами.

Ясное дело, не милиция интересуется мною. Это все проделки КГБ. Уже не раз так вызывали  людей - якобы в милицию, а придя в отделение, человек неожиданно оказывался перед лицом ГБшников. Но раз они решили поиграть, то и я, пожалуй, прикинусь дурачком. Буду тянуть сколько можно, на повестки не отзываться, а дома постараюсь бывать поменьше - разве только ночевать. Ведь когда посыльные пытаются всучить повестку, их главная задача заставить тебя расписаться в получении. Тогда уже, если ты не являешься, возможны полицейские, а то и уголовные меры. Так что лучше, если они не застают тебя дома, а родители не обязаны за меня расписываться.

И вот я перехожу на призрачное существование. Появляюсь дома за полночь, а ухожу ни свет ни заря. А осада все плотней. Уже по несколько раз в день начинают приходить посыльные. Не застав меня, давят на родителей. А родители - как скала, - повестку примем, а расписываться не будем! А повестки пестрят угрозами: "явиться срочно, явка под контролем!"               

Как-то раз, вернувшись домой, застаю родителей сильно встревоженными.

- Сашенька, кажется это серьезнее, чем мы думали, - говорит мама. - Вот посмотри, что они сегодня принесли.

- Я впиваюсь  глазами в повестку. Да, это что-то новенькое.

"Вызываетесь в качестве свидетеля по уголовному делу" написано. Неприятным холодком заползает в душу тревога. В предыдущих повестках значилось беззубое "вопрос на месте". А теперь - свидетель. Попробуй не пойти - пришьют отказ от дачи показаний, а это уже уголовное дело. Но по какому же уголовному делу я прохожу свидетелем? Отчаянно перебираю в уме всех знакомых. Вроде, нет.

- Постойте, - вдруг осенило меня.- Ведь фамилия обвиняемого, название и номер дела должны быть указаны в повестке. Раз не указаны, значит их нет, значит, это все фикция, просто хотят напугать и завлечь меня обманом! 

- А кто, как ее принесли? Я надеюсь, вы не расписались?                                                                                                                                                                               

- А  принес ее майор, - говорит   мама.

- Майор? Майор милиции – это очень высокий чин. Никогда не слыхивал, чтобы майоры милиции повестки разносили!

- Это вообще был очень странный визит. Я была дома одна. Звонок. Открываю. Входит огромный и солидный мужчина в форме майора. Представляется главным участковым района. До сих пор никогда не слышала о существовании такой должности. Из-за его спины выглядывает неприметный штатский, несомненно, ГБшник. Майор сильно взволнован и явно смущен.

- Я принес повестку вашему сыну … э … – от волнения не смог выговорить фамилию. - распишитесь, пожалуйста.

- Да, ведь это повестка не мне. Зачем же я буду расписываться за  чужую повестку? Если хотите, положите вот сюда.

- Нет, вы должны расписаться, – повысил голос майор.

- С какой стати вы настаиваете? - меня вдруг охватил гнев, - да и вообще меня крайне удивляет, что человек в звании майора берется разносить повестки. Это обычно поручают мальчику или старушке-пенсионерке.              

Вдруг лицо его исказилось гримасой боли, и он произнес: "Что вы мучаете меня?"                    

Я остолбенела, только глянула на огромную фигуру, занявшую  полприхожей.

- Я мучаю? Это вы мучаете моего сына, вон какую гадость ему принесли!

Тут вступает штатский.

- Майору поручили лично доставить повестку, потому что дело очень серьезное.                

- А вы кто такой?

- Дружинник.

- А документы у вас есть?

- С собой нет, - скромно ответил "дружинник", отступая на  лестничную площадку.

- Вот когда будут с собой, тогда и поговорим.                   

На том и расстались.

Видишь в какой роли твоя мамочка выступила!

- Замечательно выступила! - воскликнули мы с папой в один голос. – Похоже, милиция уже совсем стала на побегушках у ГБ!

- Это-то да, но все-таки это из ряда вон выходящий случай, когда посылают майора. Видимо, они придают этому делу немалое значение.

- Наверное, все же лучше, чтобы ты сходил к ним. Мы их уже достаточно заставили побегать, а отстать ГБ все равно не  отстанет. Я понимаю, как тебе туда хочется, но все же, сынок, пойди.

- Ладно, по крайней мере поймем чего они хотят. Тоже все - таки важно для оценки ситуации.

Ну-с, а что за мифическая личность меня приглашает. Разглядываю повестку. Подполковник Мурашов. Ого-го какие чины!                     

Назавтра прибываю в РУВД - районное отделение внутренних дел.

Показываю повестку дежурному.

- Я к Мурашову.

- Сейчас сообщу.

Появляется Мурашов, зыркает на меня ненавидящим, характерным взглядом  антисемита и бросает коротко: "Следуйте за мной!"

С некоторым удивлением я иду за ним. Увидев, что я не тороплюсь, подполковник рявкает: "Быстрее! Вы что, сюда прохлаждаться пришли?" И снова злобный антисемитский взгляд. Я, как ни в чем ни бывало, неспешно шествую за ним. Сцена повторяется во второй раз, в третий. Вот, наконец, мы перед дверью кабинета, на которой начертано: "Отдел профилактики тунеядства. Начальник подполковник Мурашов".                                                                                      

Заходим внутрь. Подполковник усаживается за начальственный стол.

Меня, однако, беспокоит ГБ, а не этот орущий мужлан. Но, нет не заметно никакой потайной двери, через которую неожиданно зайдет ГБшник. Мурашов, к тому же не мифическая фигура, а реальное лицо. Неужели все так и останется на уровне разговоров про работу? Не поверю, что они две недели гонялись за мной, и     майора присылали только для этого. Ну, нет, конечно! Но, может быть, в этой кампании ГБ просто решило не показываться, соригинальничать, так тоже иногда бывает. А может, им в данный момент важно выяснить насколько я психологически устойчив, проверить, как поведу себя в противоборстве с Мурашовым? Скажем, если буду "на высоте", они так и не выйдут на сцену, а если дам слабинку, то они тут как тут, как акулы на  кровь!

Ну, что ж, надо постараться как можно техничнее сыграть с Мурашовым. Так… сейчас успокоиться, собраться. Выждать момент.

Мурашов на мгновение запнулся, переводя дыхание. Я вступаю:

- Скажите, пожалуйста, есть ли постановление суда о том, что я поставлен под гласный надзор милиции? Если да, то каков его номер и от какого числа? Может, оно существует, а я не в курсе  дела. Ведь только такое постановление обязывает гражданина сообщать милиции о месте работы.

Мурашов  побагровел и с минуту стоял в безмолвии, с усилием хватая ртом воздух.

Похоже, я в точку попал! Да, прекрасный совет мне дали Хасины! 

- В сущности, я могу объяснить, почему я скрываю от вас место работы. Видите ли, у меня испортились отношения с КГБ.

Мурашов даже отступил на шаг назад от такой наглости. Взять и назвать священный орган просто словом "КГБ" - это своего рода святотатство, а уж "испортились отношения" - невиданная    наглость.

- Ведь если я сообщу вам, вы передадите  КГБ и… выгонят меня с    работы. А работу не так-то просто найти.

- Причем здесь КГБ?, - произнес Мурашов внезапно охрипшим голосом. - С какой стати я вдруг должен передавать в КГБ?

- Ну, послушайте, мы же с вами не дети.  Вы офицер, а офицер обязан исполнять приказ. Получите приказ передать - и передадите!         

Лицо Мурашова посерело. А я продолжаю:

 - И однако я еще не понял, для чего я сюда приглашен. Ведь я получил повестку явиться в качестве свидетеля по уголовному делу. А сейчас не будете ли вы любезны назвать мне фамилию обвиняемого, по какой статье он обвиняется и номер дела.                                                                    

- Что-о?! - снова взорвался Мурашов, - как вы разговариваете, вы забыли, где находитесь?

- Но закон есть закон. Ведь именно на основании закона вы наказываете тунеядцев.

- Это здесь ни при чем. Такая повестка, другая повестка. Подумаешь, великое дело! Просто не было у нас в этот момент других бланков.

- Нет, это принципиальный вопрос. Меня вызвали в качестве свидетеля по уголовному делу. Я готов к даче показаний. А на другие темы я говорить не буду.

- Оставьте Ваши уловки! Или вы сейчас на этом самом месте скажете, где работаете, или... или я немедленно пересылаю ваши  документы в прокуратуру!

И Мурашов в бешенстве выскочил из комнаты.

С немалым облегчением я возвращаюсь домой. Кажется, я вел себя неплохо. Но сейчас нужно хорошо продумать следующий шаг. Мурашов несомненно пeрешлет документы в прокуратуру. Оттуда меня, конечно, вызовут на новую беседу. И тут уже может выползти  на сцену и ГБ. И задним числом могут прицепить меня свидетелем по уголовному делу. Что им, трудно?

Нет, это не годится. Идти в прокуратуру ни в коем случае нельзя. А не идти можно только… только если перехватить инициативу. Упредить их, заставить отвечать на мою жалобу. Ведь вызвали меня противозаконным образом. Но как сформулировать жалобу? Едва ли такая ситуация предусмотрена кодексом. А что, если задать вопрос? Евреи, как известно, горазды задавать вопросы. И я сочиняю коротенькое письмо в прокуратуру, содержащее вопрос: законным ли образом я был вызван в РУВД.

Не успел закончить письмо, уже появился посыльный с повесткой из прокуратуры. Всей семьей бросаемся рассматривать повестку.

Вот это номер! Повестка опять выписана на бланке милиции. Что, в прокуратуре тоже не хватает бланков? И  подписана… все тем же Мурашовым! Ого, прокурор, похоже, не дурак. Сразу сообразил, что в этой игре «ловить» нечего и не очень-то рвется в ней участвовать. Иначе подписал бы сам, да на своем бланке. Это хороший признак. Значит, при первой же возможности прокурор из этой игры выйдет. Прокуратура любит действовать аккуратно и, хотя бы для видимости, в рамках закона.

В прокуратуру не иду, а посылаю письмо. Оно придет как раз к 1 февраля, к тому времени, когда появится в прокуратуре Мурашов для встречи со мной. А меня, глядишь, нет, а вместо меня поступило пренеприятное письмо для прокурора. По закону он обязан мне ответить. Но что он может ответить? Написать, что меня вызывали законным образом, он не может. Это чревато неприятностями лично для него. Написать, что вызывали незаконным образом, он тоже не может: тогда нужно наказывать Мурашова. Скорее всего, умный прокурор попытается уйти от прямого ответа и напишет нечто невразумительное. А Мурашов, который сам не может разобраться со своими подопечными и ставит прокуратуру в неприятное положение, надо думать, получит изрядную трепку.

И правда, через несколько дней приходит корректное письмо от прокурора - 8 февраля 1982 г. меня приглашают в прокуратуру для обсуждения моего письма. Прекрасно! Инициатива - в наших руках. Мы заставили их полностью уйти от первоначальной темы – от выяснения, работаю ли я, от угрозы преследования за тунеядство, от угрозы потери работы. Меня уже не вызывают, а приглашают, и единственная тема для обсуждения - это правомерность действий Мурашова. Раз приглашают, то я вправе и не пойти.

Теперь надо элегантно закончить эту историю. Нужно написать завершающее письмо прокурору, на которое он не должен будет отвечать. И я пишу: «В моем предыдущем письме содержался один конкретный вопрос о законности вызова гражданина в РУВД якобы в качестве свидетеля по уголовному делу, когда в действительности никакого уголовного дела нет, и речь идет о выяснении совершенно иных обстоятельств. За истекшее время я получил юридическую консультацию, в рамках которой мне было сообщено, что подобный способ вызова является неправомочным. Тем самым вопрос оказывается исчерпанным, поскольку единственной целью моего обращения к вам было сообщить об имевшем место правонарушении.»

С тех пор я больше никогда не слышал про Мурашова. Перестали приходить и повестки. Замечательно закончилась история: попытались проучить меня, а проучили самих себя! Значит, какое-то время не будут трогать. Может, два-три месяца. Целые месяцы относительно спокойной жизни, сколько за это время сможем успеть! Сейчас в буквальном смысле каждая неделя на вес золота.

Все больше отдает проекту Марик Золотаревский: интенсивные уроки для приезжающих, копирование всех видов магнитофонных записей, и теперь - центральная роль в организации и эксплуатации магнитофонного парка. И все это после полного рабочего дня, имея двоих маленьких детей.

Пришла весна (1982), а с ней целая серия поездок. Баевский отправляется в Таллин и Львов. Голда – в Ереван. А я, как заново рожденный после окончания снежного сезона, отправляюсь в Брянск, затем в Ташкент, а потом в Курск. В Брянске живет мой знакомый - Валерий Шербаум, милейший человек. Сидит в глубоком отказе. Очень бы хотелось вовлечь его в проект: мне кажется, он мог бы помочь с организацией летних лагерей. Скажем, где-нибудь в дремучих брянский лесах. Там немало покинутых домов, а есть и деревни, где одни старики остались. Если бы еще иметь транспорт… Завезти туда продукты…

Но надолго мне вырваться из Москвы трудно. В самой Москве много приезжих. И старых знакомых, и новых. Вот приехала Маша Бондоровер преподаватель университета из Свердловска. У нее неприятности  -  выгоняют с работы. Разумеется, незаконно. Может, думает, удастся отстоять свои права через Москву. А в свободное время учиться, учиться. Снова появляются Клара и Белла Рабинович. За считанные месяцы обе сделали огромный скачок в языке.

Таким образом, уже несколько человек в городах вышли на такой уровень, что могли бы быть учителями и за пределами своих городов. Собственно, кто сказал, что центральная команда должна непременно состоять только из москвичей? Что мешает той же Белле быть учителем в летнем лагере? Неожиданная идея, да? Устроить, например, совсем небольшой экспериментальный летний лагерь. В дополнение к основным. Несколько человек, не больше. Группка друзей отдыхает на берегу моря. Что может быть более естественного? Вот, Маша, например, вполне могла бы поехать в такой лагерь. Может, застанем ГБ врасплох. Вряд ли они ожидают, что Белла или Эда сами будут преподавать в летнем лагере. И для учителей это был бы прекрасный стимул. Даже сама подготовка к проведению лагеря немало дает. Предлагаю Белле. Не без колебаний Белла соглашается.

Снова приезжает Феликс. На это раз я его почти не вижу - до такой степени он погружен в учебу. Лишь в начале да в конце - две деловые встречи. Сейчас он отправляется в свою первую деловую и весьма деликатную поездку по городам - поездку следопыта. Его маршрут: Волгоград, Саратов, Куйбышев.

На удивление странная это штука - еврейская деятельность. Начинаешь с небольшого, но вкладываешь в дело всю душу. Мало-помалу что-то начинает получаться, создается что-то, чего совсем недавно еще не существовало. И это ты, именно ты привел это к жизни. И прикипаешь душой, уж не бросить, не отойти - как не бросишь свое дитя. И лелеешь его, пестуешь, и радуешься каждому его проявлению жизни. Как страсть какая-то, захватывает, не отпускает... Могучий  поток сорвал тебя с насиженного места и несет, как бешеный, не считаясь с разумом и логикой, все ближе и ближе к опасной стремнине.

Все приезжают и приезжают люди из городов, а ведь это мы сами их пробудили, сдвинули с места это вековой камень. И уже не справляюсь, захлебываюсь от темпа работы. Как конвейер, работающий в лихорадочном, убийственном ритме. Он все быстрее, быстрее и ты вместе с ним, как заведенный...  

Боже, если бы побольше евреев было подвержено этой страсти! Хоть горстку помощников заполучить. Сколько раз уже было - не сможешь на себя какое-нибудь дело взвалить, пусть даже важное, так оно и остается несделанным. Ну, сколько под силу сделать этой горстке активистов, сумасшедших, вроде меня.

А может, напрасно все это? Напрасно надрываемся, пытаясь расшевелить эту инертную массу, когда самих нас вжимает в землю безжалостный пресс КГБ. Не торопятся к нам евреи… Скольких так мы можем научить? Десятки, ну сотни. Может быть, тысячу -  ценой диких, нечеловеческих усилий! Но это же капля в море, десятые доли процента. Что это изменит в Израиле, что это изменит в Союзе?

Нет, изменит! Во-первых, количество не заменяет качества. Ведь люди, которые прошли через нашу систему, - не середняки, это своего рода духовная элита. Состав, цементирующий общество, придавая ему цель и смысл существования. Такие - на вес золота. Это штучный товар!

Во-вторых, мы не просто обучаем людей, готовим учителей, мы строим механизм, который будет существовать и после нас, который самовоспроизводится и создает во все расширяющемся масштабе рамки еврейской жизни. Пусть мы научим немногих, но это зерно, которое мы высаживаем в почву. Пройдет период давления, сменится более либеральным, ведь до сих пор так и было в России, -  тогда взойдет молодая поросль…  Как те бактерии, которые умеют пережить неблагоприятный период, чтобы затем удариться в рост!

Поэтому то, что мы делаем, наполнено великим смыслом, это жизненная миссия, оправдывающая человеческую жизнь.

Но разве спрашивает у разуменья страсть? Ты как в горячке, как в охотничьем азарте, ты взваливаешь на себя еще и еще и тащишь уже невообразимую ношу. Уж еле дышишь - а поди не бросишь!  

С каждым днем все расширяется дело, все больше нагрузка, все сложнее управлять проектом. Иногда валишься ночью спать, как убитый. А бывает... от перенапряжения и сон нейдет. Бесконечно крутятся в возбужденном мозгу обрывки сцен и тревог, заполнявшие день.

Два года прошло с начала проекта. Не так уж и много. А сколько всего произошло, сколько дел переделано, сколько пережито! И ведь в, сущности, не собирался я пускаться в такое опасное плавание. Затянуло меня как-то исподволь, понемножку, незаметно, шаг за шагом. Как взбирающийся на кручу путник, все внимание которого поглощено - как сделать следующий шаг, куда ступить, где найти расщелину для ноги, за что ухватиться. Отвлечешься, плохо посмотришь, - пиши пропало! Шажок, еще шажок. Добрался, наконец, до удобного места - можно перевести дух, осмотреться. И... смотрит вниз в немом остолбенении… Захватывает дух от высоты… Как же сумел он сюда добраться! Вот и я высоко забрался, высоко.... слишком высоко. Предательский страх заползает в сердце вновь и вновь. Трудно отогнать его.... Я, конечно, мог бы уйти.  Потом может быть уже слишком поздно. Кто может заставить меня, требовать от меня....

Мысленным взором представляю себе последствия моего ухода...

Бросить все? Оставить после себя пустоту, вакуум? Ведь нет никого, кому я мог бы все это передать. Все рухнет, рухнет. Все, что я так заботливо взращивал и лелеял. Откуда возьмется человек, который и захочет, и сможет взять это на себя? Преданный, опытный, достаточно молодой. Кто, как я, знает всех учителей наперечет?

Все рухнет, и в ГБ будут потирать руки от удовольствия. Получать новые звездочки, рисоваться героями... А я... Смогу ли простить это себе? Может, это главное дело всей моей жизни!

Ах, как хорошо живется обычным учителям иврита, которым нечего скрывать. Насколько легче им быть смелыми, ходить с поднятой головой. А я тут каждую минуту испытываю смертельный страх: как бы не открылся ГБ весь проект. А как он может не открыться, как можно держать постоянно в секрете такую махину, в которой большинство участников невозможно приучить действовать, как подпольщики. И вот все мало – помалу открывается, обнажается. Злорадствуют ГБшники, ухмыляются наглые лоснящиеся рожи, будто говорят: открыли мы счет твоим делишкам... начался обратный отсчет дней твоих!

Сижу я на вершине всей сети, и стекаются ко мне ручейками и реками все беды моих людей со всей огромной страны... Этого вызвали на допрос, у того провели обыск, третьего выгоняют с работы, а четвертому угрожают арестом. Сердце разрывается....

Я - единственный на всей Земле, кто знает все подробности. Боже, какая нестерпимая мука!

Может, есть способ исхитриться, изменить стратегию. Хотя бы выиграть время, чтобы лучше укорениться, построить фундамент... Тогда разрушить проект будет сложнее. Но как же исхитриться? Ведь думал об этом уже, перебрал тысячу вариантов. Увеличить секретность? Невозможно. Уже и так довел до максимума - большинство активистов считает, что и без того переигрываю.

Пойти по противоположному пути, все открыть? Но тут уж ясно - обратного пути не будет.  А если они знают не все? Это весьма вероятно. К тому же, если мы вовсе перестанем что-либо скрывать, и они узнают все подробности, масштабы нашей деятельности их жутко разозлят. Им нужно будет «принять меры». Не исключено, что они по-прежнему цепляются за какие-то правила «этикета». Согласно «этикету», совсем в открытую нельзя. Еще в эпоху «детанта» Лева Улановский учил меня, что нельзя открыто, по телефону сказать: «У меня урок иврита». ГБ это воспринимает как неуважение.

Вообще, ГБ парадоксальным образом иногда ведет себя - как человек. На скольких беседах и допросах они выясняли, как к ним относятся. Что это? Хитрый психологический ход или своего рода эмоции наподобие человеческих? Странно, а? Гигантская бездушная машина устрашения. И на тебе, эмоции...

Может быть, им важно показать, что ими руководит мораль, что они не просто убийцы, что их мораль даже боле высокая, чем наша. Если так, то можно  понять, почему есть какие-то правила поведения. Но вряд ли эти правила неизменны. Значит, моя первейшая обязанность все время «щупать воду», все время следить за тем, как эти правила меняются. То есть, что сейчас, в данный момент, можно себе позволить, а что нет. Что нужно скрывать, а что нет. Где проходит эта тонкая и динамичная граница между «можно» и «нельзя».

А может, я веду себя вполне разумно? Ведь ни разу они не говорили со мной о городах. Косвенно, через других, намеками – да, но напрямую - нет. О чем угодно говорили, только не об этом. Может, это своего рода намек, признание, что я веду себя разумно. Ищу границы дозволенного, сохраняю уважительный стиль, без бравады, отваживаю людей от диссидентства? 

Если бы можно было бы передать хотя бы часть текущей работы другим людям, а самому  сосредоточиться на поиске новых активистов, их подготовке, планировании, организации деятельности... Проверке эффективности, усовершенствованию всего механизма. Может быть, тогда я смог бы постепенно подготовить себе замену. А так, сколько времени я смогу выдержать такую нагрузку?

В конце весны 82-го КГБ снова усилило давление на меня. На этот раз – новая система: анонимные звонки. Звонок. Я поднимаю трубку. Явственно слышно чье-то тяжелое и грубое дыхание. «Ты еще поиграешь, поиграешь с нами. Получишь по первое число!» Бросают трубку. Снова звонок: «Лучше не возвращайся домой поздно. ТЕБЕ это опасно». Бросают трубку. И снова звонок – грубое ругательство. Еще звонок – снова угроза! И так три недели подряд!

Сначала я вроде справляюсь с этим неплохо, «держу удар», но постепенно нормально функционировать становится все труднее и труднее. Словно высасывает силы, подтачивает веру и оптимистический настрой. Как кровотечение, только скрытое, на  уровне энергии, душевных сил.

Однажды мама поднимает трубку. На этот раз женщина на хорошем английском с едва различимой примесью русского акцента просит мистера Холмянского к телефону. Эта провокация не на шутку встревожила маму.

- Не могут они кого-нибудь подослать тебе, сынок?

- Не исключено.

И, пожалуй, неплохая мысль. Расчет на то, что разоткровенничаюсь с псевдоиностранцами и, глядишь, выудят из меня какую-нибудь информацию. Что ж, надо быть готовыми и к такому.

Но, во-первых, обычным визитерам-иностранцам я не говорю ничего такого, что было бы секретным или новостью для ГБ. Кроме тех очень редких посланцев, про которых я предупрежден заранее. Кроме того, мое натренированное ухо различает даже акценты на русском языке еврейских активистов, приезжающих учить иврит из разных городов Союза. Маловероятно, что не смогу распознать даже очень слабый русский акцент в английской речи. Особенно, если мы будем общаться долго. И даже если подошлют англоязычных шпиков, вряд ли они смогут подделаться под то искреннее понимание, сочувствие и особое душевное тепло, которые излучают наши гости - евреи из других стран.