Моше Фейглин
Там, где нет людей...
К оглавлению
Глава седьмая
ПИРОГИ ЦИПИ
– Где происходили ваши встречи? – спросил Шмуэля прокурор на перекрёстном допросе.
– Всегда у Моше.
Видно было, как встрепенулся прокурор, почувствовав, что ухватил-таки жирную
рыбу за хвост...
– А почему это всегда у него?
– Очень просто, – отвечал Шмуэль, – его жене пироги удаются лучше, чем моей.
По залу пронёсся смех. Люди на минуту забыли, где находятся. Даже трое судей
– и те не смогли сдержаться... Так вот что определило выбор места, где
собиралась эта "ужасная организация", которая в недалёком будущем нарушит
нормальное течение жизни в государстве и придаст новое измерение культуре
политической борьбы, создав движение гражданского неповиновения.
* * *
Р. Йоханан сказал: "Не за что иное разрушен Иерусалим, как за то, что (люди)
поставили свои законы выше Законов Торы"
Талмуд, трактат Бава мециа, стр. 30
"Порядочные люди не должны подчиняться законам слишком усердно".
Томас Эмерсон
С разницей в 1700 лет говорят р. Йоханан и Эмерсон о необходимости поставить
созданный человеком закон на соответствующее ему место, ибо, если этого не
сделать, закон, как бы ни был он важен сам по себе, может, в определённых
условиях, стать вполне "легитимным" орудием произвола, тупости и жестокости.
Вопрос гражданского неповиновения и определение границ, где кончается
подчинение закону, рассматривался лучшими силами из среды наших левых
интеллектуалов и публицистов за много лет до появления "Зо арцейну", но
несмотря на все усилия. приложенные к тому, чтобы овладеть сердцами, им так и не
удалось увлечь этой идеей сколько-нибудь значительную часть населения. Самый
большой успех, выпавший на долю движений типа "Еш гвуль" (" Есть предел" ), –
это отказ некоторых евреев служить в ЦАХАЛе вообще или на территории Иудеи и
Самарии – в частности. Возможно, неудача постигла их потому, что они не выражали
чувств большинства народа, а были всего лишь второстепенным элитарным течением
по краям основного потока.
Мы не имели нужды в обсуждении данной темы, т.к. каждому здравомыслящему
человеку и так ясно, что в повиновении закону существует предел. Проблема
заключалась не в том, есть он или нет, а в том, где он пролегает, а также – в
случае, если нам придётся его преступить, – как это сделать, чтобы не подорвать
основ общества.
Нам было абсолютно ясно, что в Государстве Израиль этот предел давно
обозначен, что фундаментальные принципы, на которых вырос весь сионизм, разбиты
вдребезги и всё это великое начинание находится на грани уничтожения. Поэтому
большую часть времени мы посвящали не идеологическим дискуссиям, а разработке
оперативных планов. Впоследствии оказалось, что то, что мы полагали основными
принципами сионизма, отнюдь не являются таковыми в представлении израильского
суда.
Так как же всё-таки преступить закон, но предотвратить анархию? Не выплеснуть
ребёнка вместе с водой?
Три главных принципа руководили всеми нашими действиями: не прибегать к
насилию – ни физическому, ни словесному; свести до минимума вероятность
возникновения опасной ситуации и возможность ущерба, который эти действия могут
причинить; быть готовым заплатить цену и понести наказание, к которому нас
приговорит суд. Последнее чрезвычайно важно, поскольку означает, что мы уважаем
закон и не собираемся от него увиливать. Наоборот, мы заранее принимаем все
последствия наших действий – в соответствии с законом, которым мы так открыто
пренебрегли. Мятежник несёт наказание в случае, если мятеж подавлен. Тот же, кто
участвует в гражданском неповиновении властям, наказывается всегда, даже при
смене власти (как это, кстати, и было в нашем случае).
Соблюдение вышеперечисленных условий придавало "кашерность" всему, что было
предпринято нами в достижении поставленной цели. Всё, что мы делали, диктовалось
острым чувством надвигающейся конкретной опасности, поэтому мы не очень-то
задумывались над юридическим аспектом смысла употребляемых нами слов. Время не
ждало, мы очень торопились с составлением подробного плана и подготовкой к его
осуществлению и с лёгкостью предоставили в распоряжение юридического советника
главы правительства (он же Генеральный прокурор) Михаэля Бен-Яира уйму
компрометирующего материала. Ему даже не пришлось прилагать особых усилий, чтобы
найти в наших писаниях выражения, по всем внешним признакам подпадающие под
определение "призыв к мятежу". Что позднее и было инкриминировано нам на суде.
Немногие беседы, которые в период подготовки нам довелось вести с
журналистами, начинались всегда с вопроса: неужели мы собираемся и вправду
преступить закон? Вопрос сопровождался огромным недоумением, будто мы
намеревались, по крайней мере, осквернить святыню, и обнаруживал присущий
израильскому обществу двойной стандарт по отношению к закону. С одной стороны,
нет в мире другой демократической страны, где бы с законом обращались так
наплевательски и бесцеремонно, как в Израиле. С другой – никто и никогда не
осмелится заявить об этом вслух. Если спросить председателя любого рабочего
комитета, пойдёт ли он наперекор закону в борьбе за увеличение заработной платы
или отмену приказа об увольнении, он решительно отметёт это предположение. "Мы
действуем только в рамках закона!" – провозгласит он и... отдаст приказ: и мы
все увидим, как полыхают покрышки и как рабочие берут под арест директора завода
в его кабинете.
В странах с давними демократическими традициями признают, что существуют
ситуации, при которых оправдано формальное нарушение закона. Оно имеет свой
характер, нормы и правила, ставшие необходимой составляющей современной
демократии. В случае индивидуального протеста речь идёт о неподчинении на
идеологической основе; если же в движении участвует большое количество людей,
говорится о "корректном гражданском неповиновении" или, как это неточно
укоренилось в Израиле, о "мери эзрахи билти алим" – ненасильственном
гражданском сопротивлении.
Массовое неповиновение несёт в себе весть, общественно значимый заряд которой
несоизмерим с протестом одиночки. Когда множество людей решаются на подобные
действия, заведомо зная, что за них придётся держать ответ перед законом, это
свидетельствует о крайнем неблагополучии, о той степени несправедливости, на
которую власть обрекла своих граждан. Широкий размах подобного движения является
прекрасным экзаменом на зрелость демократии, ее проверкой на качество.
Рядовой человек по своей природе не склонен нарушать закон, ибо главная его
забота – создание условий для нормального течения своей жизни и жизни своей
семьи. Как гражданин, он естественно следует за руководством, когда действия
последнего ясны и понятны, и охотно повинуется ему. Ломая этот стереотип, этот
внутренний барьер, человек поступает против своей природы. Поэтому когда люди
выходят на улицы с готовностью преступить закон и заплатить за свои действия, и
при этом ведут себя не как сброд, а крайне сдержанно, правительство должно
понимать, что для него зажёгся красный свет. Что это сигнал тревоги, написанный
огромными буквами: "Вы нарушили правила общественного договора, не формальные
правила, но самую их суть – тот фундамент, на котором зиждятся моральные
ценности мира". Режим, игнорирующий подобные проявления протеста – даже если
закон на его стороне, – не может с полным правом называться демократическим.
Отличительной особенностью "Зо арцейну" было не только то, что оно явилось
первым в Израиле движением подобного характера, но и его социальный состав. Это
были, в большинстве, люди с образованием, обеспеченные, с большими семьями –
короче, совсем не те, кого мы привыкли видеть на уличных демонстрациях: в
Америке и Европе это, как правило, негры (в большинстве своём безработные) или
студенты, ещё свободные от чувства ответственности за судьбы своих близких.
Таким людям особенно терять нечего. Конечно, во главе всегда стоят идеологи,
пожертвовавшие очень многим, но их окружение, их среду составляет случайный и
легко возбудимый элемент. В "Зо арцейну" положение было совершенно иным. К тому
же следует отметить, что за теми десятками тысяч, которые принимали участие в
активных действиях, стояло поддерживающее их и сочувствующее им пассивное
большинство.
Правительство Рабина, вначале игнорировавшее движения протеста, затем
решившее их подавить, не останавливаясь перед попранием закона, применяя
варварские методы против не оказывающих сопротивления людей (часто с
демонстративно поднятыми над головой связанными руками), – экзамена не выдержало
и поставило большой знак вопроса относительно демократического характера своей
власти.
...Ежегодно Америка отмечает день рождения негритянского священника по имени
Мартин Лютер Кинг, действия которого были в своё время противозаконны, но, в
конце концов, привели к реальному равноправию между чёрными и белыми. Потому что
закон в Америке – только главное средство для поддержания общественного
равновесия, а ни в коем случае не священная корова. Возможно, именно потому
закон там, на удивление, исполняется намного более неукоснительно, чем в
Израиле, идёт ли речь о поведении за рулём автомобиля, рабочих забастовках или
уплате налогов.
Отчётливая и напряжённая связь между соблюдением законности и порядка и
необходимостью, пусть редкой, но жизненно важной, его нарушения в определённых
обстоятельствах одинаково содействует укреплению как закона, так и морали. Акт
гражданского неповиновения в западных демократиях всегда приводил к дальнейшему
прогрессу в соблюдении правовых норм и предотвращению тяжёлых злоупотреблений,
совершаемых в коридорах власти. Это сбалансированное и важное орудие на пути
произвола, равного которому нет, действующее всегда на благо государству, его
допускающему, никогда не приводящее к анархии.
И наоборот, в тоталитарных государствах (или "демократиях" типа
рабиновской), т.е. там, где общество не имеет права на гражданское
неповиновение, взрыв – на том или ином этапе – неотвратим.
Стремление правящей партии (левой или правой – всё равно) ставить знак
равенства между государственным законом и законом моральным, которому человек
обязан следовать всегда, привело к тому, что сегодня в Израиле нет серьёзного
отношения ни к закону, ни к морали. Конечно, наше общество сформировано из иного
материала, нежели германское: слепое повиновение не свойственно детям Авраама, и
этого можно не опасаться. Еврейские головы изобрели собственный патент: закон,
конечно, священен – до тех пор, пока ты перед камерой или микрофоном...
И тут вдруг случилось нечто совершенно новое: группа граждан открыто заявляет
о своём намерении преступить закон, что, естественно, вызывает любопытство и
интерес, и политическое руководство спешит заклеймить это как проявление
хулиганства, варварства и насилия.
* * *
В одну из пятниц (дело происходило летом 1995 года) я пригласил Шмуэля для
решительного разговора за чашкой кофе со свежим творожным пирогом, который жена
только что вынула из духовки. После столь многих совместно проведённых дней и
ночей, тяжёлых и напряженных, мы обрели с ним общий язык и лишних слов нам не
требовалось. Год, прошедший со времени "мивца махпиль", только углубил чувство
подавленности и разочарования. Весь этот год нас не покидала уверенность в том,
что обвал "Осло" можно было остановить, если бы во главе борьбы стояло
настоящее руководство.
Мы дали себе слово более не быть Дон-Кихотами, но сдержать его не могли.
Грозная реальность, становившаяся на наших глазах всё опаснее, сознание того,
что нам всё-таки удалось подвигнуть к действию большое количество людей, не
давали успокоиться, хотя и оставляли место для глубоких сомнений: есть ли вообще
какой-нибудь смысл предпринимать что-либо при столь тесных контактах нашего
правительства с Арафатом? Попроси Рабин его по телефону не обращать внимания на
действия поселенцев – вполне возможно, что тот и согласится.
Я сказал коротко: "То, что следует делать, не делает никто и не сделает. У
нас с тобой есть общее представление о том, что необходимо предпринять, и
определённая способность это исполнить. Отсюда следует, что чувство
ответственности велит нам встать и начать действовать. Помнишь: “Там, где нет
людей...”" Мои слова были совершенно излишни и воспринимались Шмуэлем как пустая
трата времени. Он уплетал пирог, и, когда я закончил, ответил:
– Жаль, что ждали до сих пор. Так какая у тебя мысль?
– Мы берём за основу ту же идею (" мивца махпиль" ) и просто развиваем её
дальше. Но цель наша на этот раз – не спровоцировать Арафата на отказ от
переговоров (для этого уже слишком поздно), а прямое давление на правительство
Израиля по обе стороны "зелёной черты". О наших действиях должна знать вся
страна, это вызовет сомнение в законности предпринимаемых правительством шагов.
Мы не повторим прошлых ошибок – не станем обращаться за помощью ни к каким
организациям, ни опираться на какую-либо партию, ни согласовывать ни с кем свои
действия. Членам кнессета вход запрещён.
– Хорошо. Но ближе к делу.
– Сейчас нет смысла в создании новых поселений: израильское правительство
попросит Арафата не обращать на нас внимания и разделается с нами по-тихому,
вдали от глаз репортёров. Поэтому необходимо создать проблему на государственном
уровне, которая покажет правительству, что мы являемся важным фактором в этой
части страны и заставит считаться с нами. Рабину абсолютно всё равно, сколько
здесь еврейских поселений – 130 или 140. Это его "не колышет", и поселенцы
остаются для него "пропеллерами". На этот раз мы должны захватить оставленные
ЦАХАЛом опорные пункты на дорогах Иудеи и Самарии. Это сразу бросится в глаза,
придаст чувство уверенности тем, кто ездит по этим дорогам, и послужит своего
рода вызовом и протестом против отступления. Правительство будет вынуждено нас
оттуда выдворить, и станет ясно, что существует серьёзная проблема. Но тут очень
важно, чтобы её не смогли "навесить" только на поселенцев – эти "2%", по
выражению Рабина, которым и не положен тот же уровень защиты, что остальным
гражданам страны. Поэтому, одновременно, мы должны организовать широкомасштабную
акцию внутри "зелёной черты", что придаст выражению протеста обшенародный
характер. Наряду с захватом бывших армейских опорных пунктов – в тот же день и
час, по всей стране – должны пройти демонстрации протеста против отступления
ЦАХАЛа, сопровождаемые перекрытием главных магистралей страны примерно на 2
часа... Тогда станет невозможным отмахнуться от проблемы. Словно её не
существует...
Шмуэль взглянул на меня и усмехнулся: "Звучит хорошо. Немного слишком
грандиозно. Но что мы теряем? Так или иначе, всё летит к чёрту".
Когда сейчас я пишу эти строки, мне и вправду трудно понять, что откуда
бралось: как мы решились на это, два молодых парня, но уже имеющие свои семьи,
детей, люди без имени, – откуда взялась у нас смелость встать на пути основного
потока и без чьей-либо помощи, без материальной поддержки, замыслить и
осуществить то, что не удалось никому? Здесь сошлись вместе многие факторы:
ощущение безвыходности, понимание того, что общество с нетерпением ждет каких-то
действий, вера в наши способности к руководству, поразительная наивность и –
прежде всего – рука Провидения.
" Давай календарь", – сказал Шмуэль, и в этом был он весь. Год назад та
разработанная нами крупная операция не смогла осуществиться полностью потому,
что нам не дали назначить дату – точный день выступления. На этот раз мы решили
действовать наоборот: назначить срок и сделать всё возможное, чтобы быть к тому
времени готовыми. Мы понимали, что прежде всего необходима широкая
разъяснительная кампания. Но для этого у нас нет средств. Выход был один:
приспособить уже существующие каналы связи и заставить их работать на нас. Мы
знали из собственного опыта, что если удастся созвать большой и достаточно
впечатляющий форум, способный воодушевить общество и показать ему, что
существуют люди, на которых можно положиться, – это станет залогом успеха. На
фоне общего упадка духа слух о нём и о планируемых действиях распространится
широко и быстро.
Открыли календарь и начали согласовывать время и место. Гостиница "Эшель
ха-Шомрон" в Ариэле была нам хорошо знакома по прошлому съезду, да и цена за
съём зала была такой, которую мы могли выдержать. Выбор времени оказался более
трудным. Оба сошлись на пятнице, выпадавшей на "рош ходеш" (начало месяца) "
ав". Мы продолжали листать календарь, чтобы найти наиболее подходящую дату
самой операции, недели через две после съезда, – время, необходимое для
организации на местах. Наконец решили, что это будет 12 ава – 8 августа –
вторник.
На подготовку к съезду мы дали себе около трёх недель и работали
по-сумасшедшему. Каждый участник съезда должен был уйти оттуда, имея на руках "
дело" – папку с детально разработанным планом операции, снабжённым подробными
инструкциями. Кроме того, он обязывался рассказать обо всём тем, кто на съезде
не был. Мы со Шмуэлем поделили работу следующим образом: я засел за планирование
и составление инструкций, он занялся организацией, решением технических проблем
и общим руководством.
Составленное мною "дело" было предельно просто и "метило" в две цели:
предоставляло возможность присоединиться к операции любому желающему и
одновременно создавало впечатление, что речь идёт о людях серьёзных, хорошо
понимающих, чего они хотят. По той же причине, вместо того чтобы изложить
содержание на трёх листах, я подготовил целую брошюру, составленную в строгом
порядке: вступление, где давался анализ создавшейся политической ситуации;
подробный план операции и приложение, где рассматривался вопрос о правильном
выборе места, о том, как следует вести себя при столкновении с силами
безопасности и блюстителями закона – до и после ареста, как держать себя во
время следствия и т.п.
Мы исходили из того, что представляем большинство израильского общества, что
мы и есть народ (" анахну ха-ам" ): ведь небольшие крайние группы типа "Кахане
хай" или "Гуш шалом" не в состоянии организовать настоящую масштабную акцию
гражданского неповиновения.
По первоначальному плану предполагалось, что роль активистов, жителей больших
городов, состоит в том, чтобы привлечь внимание к операции в целом. В
действительности же получилось так, что именно акт перекрытия дорог, а не захват
оставленных армейских пунктов, вызвал небывало широкий резонанс, что явилось
неожиданностью как для правительства, так и для "Зо арцейну".
* * *
Зал в Ариэле следовало заполнить до отказа, чтобы повлиять на настроение
собравшихся. Поднимая людей на операцию протеста, необходимо, прежде всего,
вселить в них надежду на успех. 99% из тех, кто должен выйти на улицы, не будет
находиться в зале и получит информацию из вторых или третьих рук. Поэтому так
важно впечатление, которое съезд произведёт на присутствующих, – то, что
останется в их сердцах. Никакой возможности устроить рекламу у нас не было, как
не было и никакого пропагандистского аппарата. Нам оставалось "послать свой
хлеб по водам" и молиться, чтобы молва обрела крылья и оказалась эффективной.
Мы не хотели прибегать к помощи местных советов, чтобы сохранить независимый
и внепартийный характер движения, и организовали свою систему связи,
воспользовавшись старыми списками и телефоном. По-иному обстояло дело с жителями
больших городов. В то время во многих городах и ишувах действовали более или
менее организованные группы, устраивавшие небольшие местные
антиправительственные демонстрации. Мы быстро наладили с ними связь и в скором
времени уже имели список наиболее активных людей, действующих по всей стране.
Это не были "люди “Зо арцейну”" (такого понятия вообще не существовало), а
просто те, кто искал пути противостоять крушению, к которому вела страну
политика правительства Рабина, кто пришёл в отчаяние от демонстративного
игнорирования их выступлений на протяжении трёх лет, предшествовавших появлению
" Зо арцейну". Наш план был принят ими с энтузиазмом. По всей стране
организовывались домашние кружки, и каждый вечер, после напряжённого рабочего
дня, мы со Шмуэлем отправлялись на встречи с людьми, чтобы рассказать им о целях
предстоящего съезда. (Не всегда выходило удачно: однажды, по приезде в один
отдалённый ишув – три часа езды! – я обнаружил в пустой комнате лишь одного
человека, талантливого болтуна и никудышного организатора.) В результате нам
удалось создать некую реальность, где каждый воспринимал себя частью целого и
чувствовал ответственность за исполнение своей партии в общем оркестре.
Мы решили потратить некоторую сумму на покупку эфирного времени и передать
через "Аруц 7" приглашение всем желающим принять участие в судьбоносном съезде
в Ариэле. Чтобы придать нашему объявлению больший вес, мы обратились к двум
известным людям с просьбой "пожертвовать" в эфире свои голоса для этой цели –
раву Бени Элону и Адиру Зику. И получили согласие. С тех пор репортажи Адира
Зика, чьи передачи в то время являлись единственной отдушиной для всех
отчаявшихся, сопровождали нас на всём нашем пути, а знакомство перешло в дружбу.
Нельзя недооценивать также согласие рава Бени Элона. Глава йешивы, известный
человек, он согласился "поставить" на двух сомнительных и вызывающих
разноречивые мнения людей, за которыми никто не стоял, и открыто выразил свою
солидарность с ними. Это требовало немалого гражданского мужества. Присоединение
рава Бени Элона к "Зо арцейну" привело в наши ряды массу религиозной молодёжи.
Со стороны партии МАФДАЛ и Совета поселений по-прежнему веяло холодом и
враждебностью, но на этот раз они не выступили против нас открыто: возможно,
ожидали, что мы провалимся, но возможно также, что не хотели быть теми, кто
станет нам мешать. Да и их общественное влияние сильно приуменьшилось за это
время.
В своём решении предотвращать всякую форму зависимости от Совета поселений мы
были последовательны. Незадолго до съезда ко мне обратился, к моему изумлению,
секретарь одного из местных советов, человек достойный, поддерживающий со мной
многие годы товарищеские отношения, и от имени Совета предложил поддержку – на
определённых условиях. Я вежливо ему объяснил, что буду очень рад любому, кто
присоединится к нашей операции, но ни в какие переговоры относительно этого
вступать не намерен. По-видимому, среди членов Совета не было единства мнений в
отношении "Зо арцейну". Победили те, кто против.
Включились в работу и наши соседи по кварталу. Каждый из них держал связь с
пятью ишувами и жертвовал безотказно своим временем и средствами (телефон, факс,
компьютер и пр.).
За день до съезда мы со Шмуэлем поехали в Ариэль, чтобы окончательно
продумать и решить все организационные вопросы вплоть до мелочей и не оставить
ничего на волю случая. С момента регистрации и до вручения каждому папки с
планом операции – всё должно работать эффективно и чётко, чтобы не создавать
толкучки и очередей. Бланки для желающих присоединиться к движению или сделать
пожертвования следует разложить на нескольких столах. Перед входом будут
продаваться майки с надписью: "Я готов к аресту во имя Родины – ведь это моя
страна". На спине, на фоне карты страны – менора, общепризнанный еврейский и
сионистский символ, и слова: "Зо арцейну". Я намеренно воздержался от
начертания государственных границ, т.к. по этому вопросу существуют разногласия,
а наша цель – достичь возможно более широкого консенсуса: ведь мы считаем себя
не маленькой идеологически спаянной группой, а истинно народным движением.
Накануне вечером в помещении нашего бомбоубежища мы собрали тех, кто завтра
должен обеспечить бесперебойную работу съезда, и ещё раз "прошли" с каждым его
роль. Большую часть этой команды составляли женщины. Дети нашего квартала
допоздна занимались расфасофкой разных бумаг и бланков и укладыванием их в папки
и ящики. Я всё время боялся, что может нагрянуть ШАБАК или полиция и
конфисковать материалы – ведь мы всё делали совершенно открыто и власти должны
были быть обеспокоены нашими действиями.
Теперь, задним числом, я понимаю, что правительство Рабина находилось в плену
собственных вымыслов, которые само же и распространяло. Оно не верило в
способность "пропеллеров" причинить ему серьёзные неприятности. Но тогда,
опасаясь неожиданностей, мы спрятали папки с планами у одного из соседей и
назавтра привезли их на съезд, лишь предварительно убедившись, что вокруг "всё
чисто". Это был единственный случай, когда мы проявили такую осторожность,
противоречащую полной открытости, какую предусматривает гражданское
неповиновение. Позднее у меня был проведён обыск и большинство материалов
отобрано, но мы больше ничего не скрывали и несмотря на то, что наши собрания
были нашпигованы полицейскими соглядатаями, не обращали на них внимания.
...Я спросил Шмуэля, сколько людей, по его мнению, приедет на съезд. Он
ответил: "Или будет взрыв, или не будет ничего".
...Майки были раскуплены мгновенно, так же быстро разошлись печатные
материалы. Несмотря на большое количество народа, соблюдались непривычные в
наших краях порядок и чёткость в работе. Чувствовалось, что собравшиеся
относятся к этому с одобрительным удивлением. Получив материалы, они проходили в
зал и углублялись в чтение. Для нас это было первое знакомство с людьми, которым
предстояло в будущем претворить наши планы в жизнь. Большинство составляли не
поселенцы, а как раз те, кто проживал внутри "зелёной черты". Совсем новые,
прекрасные лица – профессора, раввины, пенсионеры... Поразительно, как сумели
позднее средства информации запятнать это замечательное сообщество, выставив его
в крайне отрицательном свете!
Зал был набит до отказа. Многие не нашли места присесть и стояли в проходах.
Но несмотря на создавшуюся тесноту, всё шло по порядку, в соответствии с
расписанием. Шмуэль открыл съезд, затем рав Бени Элон сказал "диврей Тора", за
ними я – единственный докладчик. Мы не хотели "украшать" наш съезд
выступлениями известных людей: общество уже устало от речей. Оно нуждалось в
конкретных планах и решительных действиях, и это было как раз то, что оно на сей
раз получило.
Шмуэль объявил о моём выступлении так: "Я хочу представить вам руководителя
нашего движения Моше Фейглина". Раздались аплодисменты. До этого момента мы
никогда не разделяли официально наши обязанности и полномочия, и не было между
нами ни главных, ни заместителей. И вдруг – публично – меня именуют главой
движения...
Я сказал: "Я хочу объяснить вам, почему на этот раз – в отличие от
предыдущих – нас ждёт удача. Я счастлив, что здесь собралось такое замечательное
общество, и не менее этого рад отсутствию тех, кто не приехал. Взгляните вокруг:
видите ли вы среди присутствующих членов кнессета? Секретарей местных советов?
Всякого рода политиков, ищущих рекламы? Сюда прибыли лишь те, кто чувствует боль
за создавшееся положение, кто хочет и готов пожертвовать своим покоем, чтобы
попытаться спасти то, что ещё можно спасти".
Было важно с первых же слов подчеркнуть нашу независимость и готовность
принять на себя ответственность, потому что люди нуждаются в руководстве, и это
естественно.
Я, конечно, рисковал, но оказался прав: за день до операции некоторые деятели
из правого лагеря и Совета поселений выступили против нас, но общество в целом
их не поддержало.
После такого вступления я прямо перешёл к плану и в течение часа подробно
разбирал каждый пункт, каждую строку. Люди внимательно слушали и следили за
ходом моих мыслей, читая текст и записывая то, что считали нужным (для этой цели
в папки были заранее вложены ручки). Напряжение, державшее меня вначале, спало,
и я говорил свободно, без излишнего пафоса – словно беседовал с одним-двумя
друзьями, а не выступал перед тысячью людей. Когда я закончил, Шмуэль пошутил: "
Хорошо, что у него кончилась вода для питья, а то он способен говорить до
завтра, а ведь нужно ещё успеть вернуться домой до начала субботы". Весёлый
смех пролетел по залу. Было ясно, что мы на правильном пути.
Неожиданно поднялся с места профессор Хейман, как всегда элегантный, и,
повернувшись к залу всей своей внушительной, крупной фигурой, произнёс: "У меня
было несколько встреч с Моше и Шмуэлем до съезда, и, должен признаться, я не мог
определить своё отношение к ним. Сегодняшний съезд явился для них экзаменом.
Лично я сделаю всё, чтобы обеспечить успех операции у нас в Раанане".
Трудно было придумать лучший завершающий аккорд. Спели "Хатикву" и "Ани
маамин". Съезд закончился. Я мечтал уехать домой и отдохнуть от скопившегося
перенапряжения, но люди не хотели расходиться. Жали руку, спрашивали, давали
советы. Это продолжалось ещё добрый час. Наконец я уехал.
Когда я вернулся в Карней-Шомрон, Шмуэль давно уже был дома: подготавливал
следующий этап.
* * *
Итак, первое наше открытое выступление прошло с большим успехом. Поступившие
в фонд движения пожертвования покрыли все расходы по организации съезда и даже
оставили в нашем распоряжении начальную сумму, необходимую для продолжения
деятельности.
Я никогда не хотел быть "вождём" и не испытывал особой радости от звания,
свалившегося на меня в тот день. Втайне я надеялся, что наша первая акция
сдвинет с места снежный ком, который наберёт скорость и не потребует дальнейшего
моего вмешательства и руководства. Я предполагал, что буду на некоторое время
арестован и моё отсутствие как раз и даст возможность тем силам в обществе,
которые я увидел, себя проявить. Я считал, что успех операции укрепит в людях
чувство уверенности в эффективности актов гражданского неповиновения и
вследствие этого отпадёт необходимость в детальной разработке дальнейших
действий. Думал, что люди будут продолжать выходить на улицы, усаживаться на
асфальт, наполнять тюрьмы и тем оказывать такое давление на правительственный
аппарат, что вынудят Рабина изменить политику или пойти на новые выборы.
Полагал, что в результате успеха операции должно возникнуть сильное местное
руководство, к движению примкнут новые силы, дотоле колеблющиеся, и лично у меня
больше не будет надобности отдаваться этому делу целиком.
С моей стороны было в высшей степени наивно так думать: любому сообществу
необходим ведущий. Надежда вернуться в прежнее состояние и жить нормальной
жизнью отвечала желаниям сердца, но противоречила простой логике.
* * *
" Зо арцейну" существенно подрывало в обществе уверенность в законности
действий правительства, что вынудило последнее обратиться в Совет поселений,
который в прошлом зарекомендовал себя как надёжный союзник – добровольный или к
этому вынужденный. Рабин относился к Совету с высокомерием и демонстрировал
пренебрежение по отношению к его членам во всё время своего правления. Он знал
прекрасно, что их угроз ему нечего опасаться, и держал их на коротком поводке.
Им было дозволено лаять, изображать обиженных и оскорблённых и "гнать волну",
чтобы создавать в обществе, находившемся в подавленном и угнетённом состоянии,
впечатление, что они стоят за него горой, – всё в меру дозволенного. Уже почти
два года (с ноября 1993-го) Рабин не встречался с руководителями Совета
поселений Иудеи и Самарии и, коль скоро пошёл на это, поселенцы должны были дать
ему за то определённое возмещение. Встреча была назначена на 8 августа в 17:30 –
время начала операции. Смысл сего был однозначен и понятен всем: "Я готов с
вами разговаривать, но сначала докажите, что вы действительно хозяева на вашей
улице". Рабин полагал, что Совет использует весь свой авторитет и сорвёт
операцию – хотя бы для того, чтобы продемонстрировать своё влияние. Он совсем не
понимал, как глубока трещина, отделяющая Совет поселений от "Зо арцейну", –
для него все мы были на одно лицо.
В самое время этой злополучной встречи в кабинет Рабина стали поступать
первые сведения о том, что происходит по всей стране. Опора, на которую
правительство возлагало надежды, оказалась глиняной и обнажила всю свою немочь.
В самом правительстве министры выражали опасение, что "ещё одна-две подобные
операции и правительство падёт". Стало очевидным, что следует немедленно
вывести из строя этот новый фактор, появившийся на политической арене. Никакие
демократические принципы не должны приниматься во внимание, когда на чашу весов
положена власть. ВЛАСТЬ!
* * *
Между съездом и днём операции оставалось полторы недели. Телефоны звонили
непрерывно. Требовались ещё и ещё папки с планами и инструкциями, но их у нас
уже не было. Решили сделать примитивную видеокассету, и под палящим солнцем я
стоял перед камерой во дворе своего дома и целый час подробно объяснял ход
будущей операции (потом оказалось, что камера не сработала, и пришлось всё
повторить сначала). Продолжались также и наши поездки по стране.
Так приехал я в Кфар-ХАБАД выступить перед хасидами. Было время вечерней
молитвы (" аравит" ), и бейт-мидраш (дом учения) был полон молодёжи. После
молитвы рав Майзлиш, скромный и известный своими добрыми делами еврей, попросил
внимания собравшихся. Он говорил с большим чувством, затем вместе со всеми читал
псалмы. В его голосе звучали слёзы, надрывающие сердце. Я был взволнован и
растерян. Среди моих родных с одной стороны есть много хасидов, с другой –
людей, придерживающихся левых взглядов, сам я вырос в атмосфере
национально-религиозного лагеря. Однако в моём сердце навсегда сохранилась
любовь к хасидизму и огромное уважение к Любавическому ребе. И вот я стою и
говорю перед хасидами в бейт-мидраше и ощущаю милый запах детства. Я не помню,
что сказал тогда, но в результате Кфар-ХАБАД принял самое деятельное участие в
операции.
Когда я вышел из бейт-мидраша, мне предложили встретиться с равом Менахемом
Бродом. Молодой и блестящий человек, он является редактором еженедельного
бюллетеня "Сихат ха-шавуа", рассылаемого во все синагоги страны и очень
популярного среди религиозного населения. (Бюллетень посвящён толкованию
недельной главы Торы, а также текущих событий – с религиозной точки зрения.)
После небольшой беседы рав Брод предложил взять у меня интервью. Я рассказал о
целях и плане операции и практически получил бесплатную рекламу – как раз в
последнюю субботу перед 8 августа. Незапланированное интервью обернулось большой
удачей.
Этот случай косвенной рекламы был не единственным. За два дня до операции я
уговорился о встрече с Цви Зингером из "Едиот ахоронот" и передал ему папку со
всеми документами, касающимися предстоящей операции. Я рассчитывал на то, что
газета не устоит перед сенсацией и опубликует если не весь материал, то хотя бы
отрывки из него, – и это случится точно за день до назначенной даты. Так и было.
Газета напечатала на второй странице содержание нашей папки почти полностью. Так
те, кто слышал об этом, но не знал подробностей, были вовремя осведомлены о них
через газету.
* * *
Казалось, что средства массовой информации (СМИ) соревновались между собой в
том, кто выразит больше пренебрежения в отношении эфемерной группки,
осмелившейся замахнуться на самые устои государства. Эта своеобразная "реклама"
тоже пошла нам на пользу. Такое отношение СМИ объяснялось не только их всем
известной левой ориентацией, но также и объективными причинами: угрозы,
раздававшиеся со стороны поселенцев в течение трёх лет, никогда не исполнялись.
Поэтому никто и не принимал нас всерьёз. Генеральный инспектор полиции Асаф
Хефец заявил, что силы порядка не допустят никаких помех движению. Так те и эти,
полиция и СМИ, "подпитывали" друг друга успокаивающими сообщениями и
предоставили нам практически полную свободу действий.
Потом-то отношение круто изменилось: о нас заговорили как об опасной,
профессиональной подпольной организации, и полиция отрядила крупные силы для
дежурства на всех перекрёстках, чтобы предупредить возможные акции. Когда
однажды в Иерусалиме я столкнулся с полицейскими из Акко (!), посланными против
маленькой демонстрации, я понял, что кто-то там наверху совсем спятил. К
примеру, некий высокий полицейский чин утверждал в интервью, данном им одной
местной газете, что наш успех объясняется... "использованием передовой
технологии... и компьютеризацией". Я не знал плакать или смеяться.
О том, насколько никто не понял, что же, в сущности, произошло,
свидетельствует следующий забавный эпизод. После операции у меня во дворе
объявился корреспондент 2-го канала Итай Энгель, человек неглупый (делающий
репортажи, в основном, на международные темы), и без лишних слов попросил меня
показать ему наш "оперативный штаб". "Где батареи телефонов и телефонистки?
Где вы всё это прячете? Где сидят те, что днём и ночью корпят над планами и
картами? Где график будущих операций?" – выспрашивал он с любопытством.
Я смотрел на него и про себя потешался. Тут как раз пришла Лея Коханович,
исполняющая функции секретаря движения (в прошлом – моя секретарша на бывшей
работе). "Вот это и есть “Зо арцейну”, – объяснил я ему, – Лея и я". – "Но я
серьёзно, – возразил Итай, – где все ваши люди?...Ты хочешь сказать мне, что
вот так вы сумели перекрыть всю страну?" – "Именно, – ответил я. –Нет ни
организации, ни её членов, ни членских билетов... И вообще – одно сплошное
“нет”".
И тут Энгель понял. Я буквально почувствовал, как в его мозгу происходит
быстрая работа по сопоставлению готовой картины, с которой он ехал в
Карней-Шомрон, – с тем, что он увидел на самом деле. Он расхохотался и больше не
спрашивал, где скрыта дверь, ведущая в тайник.
* * *
За день до операции мы (Шмуэль, рав Бени Элон и я) впервые созвали
пресс-конференцию – в Иерусалиме, в Бейт-Агрон. Как мы и ожидали, вопросы
журналистов отличались крайней враждебностью, хотя, по причине профессионального
интереса, прибыли многие. Их интересовали детали, наше отношение к закону, а
также контакты с Советом поселений. Но мы последовательно воздерживались от
общих или личных обвинений. Запомнился вопрос корреспондента "Кол Исраэль" Гиля
Литмана: "Как ты полагаешь, сколько перекрёстков будет перекрыто?" – "Твой
ответ точно так же хорош, как и мой. – Мы сделали всё, что смогли. Что
произойдёт в действительности – предсказать не может никто". И это было
правдой. Прошедшие три года не давали особых оснований для оптимизма. Сейчас
речь шла о совершенно иной концепции, которая требовала разбить старые
стереотипы поведения и преодолеть глубоко сидящее в душе каждого честного
гражданина предубеждение против прямого столкновения с представителями закона.
* * *
В тот же вечер у нас была встреча в Тель-Авиве с главными активистами
завтрашней операции: несколько десятков человек – руководители местных "штабов"
. Нашей целью было "нейтрализовать" последние сомнения. Я сказал им: "Никто
точно не знает роли, отведённой ему Историей. Все мы ощущаем катастрофу, которую
навлекает на нас правительство, и знаем, что до сих пор не смогли сколько-нибудь
серьёзно этому помешать. Мы разработали иной путь борьбы. Пойдёте ли вы по нему
– дело ваше, но если воздержитесь, то уже не сможете утверждать, что сделали
всё, что можно было сделать. Более того: весь план основан на всеобщем участии;
оставшийся в стороне вынимает тем самым камень из стены, которую мы тут пытаемся
возвести".
" У кого-нибудь есть вопросы?" – спросил Шмуэль. Все вопросы были по делу, в
том числе и о том, есть ли у нас адвокаты, которым предстоит заняться
освобождением задержанных. Кто-то спросил, как именно следует перекрывать
перекрёсток. "Вот так", – ответил я просто и уселся на пол. Все рассмеялись, и
совещание закончилось. Уходя, люди жали нам руки, и из разговоров можно было
заключить, что дело выйдет.
" Похоже, что это действительно случится", – сказал, улыбаясь, Шмуэль, пока
мы укладывали вещи в машину. Я был тронут. Его одобрение и его оптимизм были
крайне важны для меня.
В Карней-Шомрон мы вернулись очень поздно. Я мечтал хоть немного поспать
перед завтрашним днём, но Ципи сказала, что звонил мой отец и он очень
встревожен. Так довольно долгое время ушло на разговоры с родными, которые вдруг
осознали, в какой капкан загнал себя их Моше, и пробовали остановить меня в
последний момент. Назавтра мы с Ципи ещё поехали на место работы моего отца, в
Ашдод, чтобы как-то успокоить его и убедить, что не так страшен чёрт, как его
малюют.
Так шло и сжималось время, и приближался назначенный час.
* * *
Я ещё успел в тот день встретиться с Коби – моим близким товарищем, в течение
многих лет работавшим управляющим в моей фирме в Реховоте. Было ясно, что я не
смогу продолжать руководить фирмой и одновременно организовывать демонстрации на
перекрёстках, проводя значительную часть времени в местах заключения и в суде.
Быстро продать своё дело я не мог (оно находилось не в таком состоянии),
оставалось или закрыть его совсем, без какого-либо возмещения, или законным
порядком передать кому-нибудь другому, кто сможет его вести. Коби был
единственным, кто бы с этим справился.
Я объяснил ему положение, предложил взять всё в свои руки или искать другое
место работы. Он был в шоке. Никакой склонности к собственному бизнесу у него не
было, но так же точно он не хотел остаться без источника заработка. Я перевёл
принадлежавшую фирме машину на его имя, вручил папки с делами клиентов и письмо,
передающее ему право на все контракты. Я не просил у него никаких денежных
обязательств: "У меня нет ни времени, ни желания вступать с тобой в переговоры,
– сказал я ему. – Если ты преуспеешь – заплатишь, сколько сочтёшь нужным".
Коби был не только моим личным другом, но и другом семьи. Он сожалел обо мне,
не одобрял моих действий и не верил, что я чего-нибудь этим добьюсь. Он проводил
меня до автобуса, собиравшего участников операции, и я отправился на перекрёсток
Ган ха-Врадим.
< < К оглавлению < < . . . . . . . . . . .
> > К следующей главе > >
|